Луи Жаколио - Пожиратели огня

Прежде всего, он намеревался окончательно уничтожить жилой дом Франс-Стэшена, а также магазины и другие строения Лебяжьего прииска, а затем, если кто-либо из обитателей уцелеет, он станет преследовать их одного за другим, пока не останется в живых ни одного европейца. Двух человек особенно преследовала его ненависть: графа д'Антрэга и Джонатана Спайерса, а между тем он знал, что вместо того, чтобы бежать, эти люди будут стоять в первых рядах защитников. Покончив со своими личными счетами, он обещал своим союзникам нготакам истребить и стереть с лица земли деревни нагарнуков и помочь им истребить их врагов, всех до последнего.

Ввиду этого нготакская армия подошла к границе своей территории, чтобы присутствовать при истреблении всех белых, за исключением кобунга, которого они просили пощадить.

Но Иванович ничего не обещал: разве он мог что-нибудь сделать, если этот кобунг будет находиться в момент разряда электричества в районе его действия?

Подойдя на расстояние полуверсты от дома Франс-Стэшена, оба воздушных судна спустились на землю, и Иванович с несомненным издевательством отправил к неприятелю парламентера-туземца с предложением всем белым сдаться на его милость, причем всем им обещал жизнь, за исключением троих, имена которых будущий победитель не пожелал назвать. Но посланный вернулся обратно со следующим надменным ответом: «человеку в маске» дается 10 минут, чтобы вернуть оба судна, похищенные им, их настоящему владельцу и объявить себя его пленником, после чего он будет расстрелян, как солдат, вместо того чтобы быть повешенным, как лесной разбойник!

При этих словах Иванович невольно вздрогнул: он положительно не понимал подобной смелости со стороны противников.

— Довольно, — воскликнул он, — идем на них, и не щадить никого!

Оба судна плавно поднялись прямо на главное здание Франс-Стэшена.

Тогда произошло что-то необычайное: граф сообщил своим друзьям явившуюся у него мысль, которая тотчас же была единодушно принята всеми.

— Человек этот трус! — сказал он. — Это мы видели из того, что он всегда выставляет кого-нибудь вместо себя там, где ему может грозить опасность! Перенесемте стол и нужное количество кресел на эспланаду и расположимся там кто с книгой, кто с шахматами, кто с полевым биноклем, наблюдая за их полетом как бы ради развлечения как за самым обычным любопытным явлением. Я уверен, что этот трус при виде нашего хладнокровия смутится. Мы же ничем при этом не рискуем, так как капитан, который не спускает с него глаз, успеет вовремя предупредить всякую беду!

Действительно, и «Лебедь» и «Оса» были построены так, что могли посылать свой разряд электричества не иначе, как вертикально, то есть лишь тогда, когда они находились непосредственно над своею мишенью, а прежде, чем это могло случиться, «Римэмбер» имел достаточно времени, чтобы помешать Ивановичу осуществить их намерение. Кроме того, можно было сказать с уверенностью, что одно появление «Римэмбера» должно было заставить Ивановича прежде всего подумать о самозащите или даже искать спасения в бегстве.

Каково же было, в самом деле, удивление и недоумение Ивановича, когда, поднявшись на достаточную высоту, чтобы видеть эспланаду Франс-Стэшена, которую до того скрывали от него деревья, он вдруг увидел на ней всех европейцев в полном сборе, расположившихся как было упомянуто выше, причем почтенный Джильпинг, взобравшись на спину своего возлюбленного Пасифика, пытался заставить его проделать приемы «высшей школы», чему последний упорно не поддавался. В тот момент, когда установленные на «Римэмбере» рефлекторы передали эту картину, Джонатан Спайерс, не смеявшийся уже много дней, не мог не разразиться громким смехом; его примеру последовали и остальные.

— Браво, — воскликнул он, — я уверен, что это испугает и внушит страх этому трусу Ивановичу!

Действительно, оба воздушных судна держались в воздухе на расстоянии 150–200 сажен от жилища графа и Дика, не смея приблизиться к нему. Вдруг они наклонили свои носы и стали медленно спускаться к земле: удивленный донельзя поведением своих врагов, Иванович почувствовал безотчетный страх и подал сигнал спуститься на землю, чтобы посоветоваться со своим помощником Амутовым.

— Ну чего вы ждете? Отчего разом не поразите всех этих дерзких?! — грубо воскликнул Амутов, как только палубные люки обоих судов раскрылись. — Право, если бы я не находился у вас под началом и если бы смерть этих людей не была мне глубоко безразлична, я бы стал действовать помимо вас!

— Да разве ты не понимаешь, что для того, чтобы так бравировать в их положении, они должны рассчитывать на что-нибудь верное, на что-нибудь такое, что может парализовать наши действия?!

— Тем лучше, — сказал Амутов, — роль убийцы мне не по душе. А вы разве деретесь только без риска, наверняка?

Бледный и нерешительный Иванович был жалок в эту минуту.

— Ты не знаешь Джонатана Спайерса, — заметил он, — он способен изобрести в несколько дней какую-нибудь адскую машину, которая заставит всех нас дорого поплатиться за нашу смелость!

— Как! Имея в своем распоряжении такие сильные орудия, вы способны отступить?! Так зачем было срывать меня из Мельбурна? Нет с этим надо покончить; дайте мне попытать счастья! Я пойду вперед, а вы будете держаться на некотором расстоянии позади меня, чтобы в случае надобности оказать мне поддержку!

Иванович все еще не решался.

— Ничего не может быть естественнее, — продолжал Амутов, которому были известны намерения Невидимых касательно графа. — Предводитель всякой экспедиции руководит действиями, а не выставляет себя вперед!

— Пусть так, — согласился Иванович, — в таком случае ты примешь командование «Лебедем», батареи которого уже испробованы нами вчера, это будет вернее!

— Хорошо, — согласился Амутов, — мне все равно!

Он не подозревал скрытой мысли Ивановича, который при этом имел в виду, что вчера Красный Капитан видел его на «Лебеде» и потому, если он в состоянии защищать Франс-Стэшен, то, наверное, направит свои главные силы на «Лебедя», полагая, что Иванович на нем, и, быть может, оставит без внимания «Осу» с неизвестным командиром.

Сотни человеческих душ были преданы смерти Ивановичем ради его интересов, но собою он никогда не рисковал, и теперь он помышлял только о том, как бы самому избежать опасности в случае неудачи. Его природная хитрость и осторожность пробуждались в нем с удвоенной силой при малейшем признаке опасности, и тогда он не задумываясь отказывался от всех своих планов и замыслов, только бы не рисковать своей особой. Вот почему его враги, несмотря на все мужество и настойчивость, не могли до настоящего времени наложить на него руки; они даже не знали его имени, кроме некоторых, которых он связал честным словом, уверенный, что эти люди никогда не изменят своему честному слову, даже если бы он сто раз изменил своим обещаниям.