Вячеслав Веселов - Дом и дорога

Мы едем на запад. Серая, хорошо укатанная дорога ныряет среди холмов. Трава вокруг рыжевато-белесая, то ли убитая морозами, то ли сожженная солнцем. Я потихоньку прихожу в себя, лихорадка первых часов спадает. Путешествие началось.

С недоверием и изумлением гляжу я перед собой: надо пересматривать школьные представления о Монголии как о монотонной плоской степи. Поражает прежде всего б о г а т с т в о горизонтов. За ближними холмами, покрытыми рыжей травой, открываются голубые сопки. Их мягкие, по-женски плавные очертания нарисованы на темно-синем фоне далеких гор. А еще дальше — подпирающие небо фиолетовые, почти черные зубцы припорошенных снегом вершин.

Это богатство горизонтов, это чередование планов усиливало зрительное ощущение расстояния. Пространство развивалось, оно жило... И не было скучно. Просторы не знают тоски, сказал поэт.

— Обо! — крикнул Пахомов. Машина остановилась на перевале, и мы вышли.

Обо — это груда камней. Такие пирамидки возводили в честь местных духов, покровителей путников. Их можно встретить в Монголии на вершинах гор и перевалах, у рек, на пересечении караванных путей. Почитание обо — одно из проявлений культа природы, своеобразная дань уважения «хозяину местности». Обо, похоже, продолжают возводить и теперь. Обычай остался, хотя и лишился мистической окраски. В самом деле, отмахав тысячу верст, почему не отметить это событие. Альпинисты оставляют на покоренных вершинах каменные пирамидки с записками — туры. Я вспомнил поморские гурии, «темные маяки» из камней, какие видел на берегах Ледовитого океана.

Перед нами был обо эпохи автомобилизма. В основании лежал обод колеса с грузовой машины, сверху были навалены камни, все сооружение венчал металлический стержень. Среди камней лежали цветные стеклышки, ленты, монетки.

За перевалом мягко круглились холмы, голубели горы. Игра планов создавала ощущение глубины и бесконечности пространства. Все это напоминало картины восточной живописи, где ветка, цветок или птица на переднем плане (как сейчас обо) служили единицей измерения остального пространства.

Мы бросили на обо по монетке и полезли в машину.

Прислушиваюсь к разговору Пахомова с шофером. Они недавно вернулись из Селенгийского аймака, но рассуждают об этом так, словно прогулялись в соседний сквер.

— Юра, — спрашиваю, — далеко нам до места?

— Так себе. Километров пятьсот.

Прогулка-прогулочка! Пятьсот — туда, пятьсот — обратно.

— Всего, значит, тыща?

— Да. Если не заблудимся.

— Мне бы куда-нибудь поближе...

— Ты поздно приехал, путешественник. До самого Хангая земли уже распаханы.

Я еду вместе с землеустроителями экспедиции «Росгипрозема». Для них это очередная командировка. Они привыкли к расстояниям и не думают о них. «Так себе. Километров пятьсот». Они не обращают внимания ни на дорогу, ни на погоду. «Не имеет значения», — любимая присказка Пахомова. «Все становится сложным, — говорит он, — когда постоянно помнишь о своих недомоганиях». Знаю, это его туристский опыт. Он ведь ни одного отпуска дома не провел — сплавляется по рекам или уходит в горы. Отпетый человек: если уж речка, то порожистая, если горный маршрут, то обязательно высшей категории сложности. Лет пять назад на кавказском перевале Дыхни-Ауш он чуть не уморил меня своим «давай, давай!» А тут еще и работа такая. Пахомов три года в Монголии. Эти просторы, видимо, не могут не сказаться на характере. Я заметил некий отсвет пространства на Пахомове и его коллегах. Пространство жило в их словах, интонациях, жестах. Дорога стала образом жизни, естественным их состоянием. Частые и длительные командировки, путешествия, в которых можно ориентироваться только по солнцу или звездам, скитания в кромешной тьме осенних ночей, в пургу, ночевки в машине под вой ветра или, если повезет, в пастушеской юрте. Такая работа. Землеустроители идут первыми: обследуют территорию, выискивают пахотно пригодные земли для будущих хозяйств, намечают их размеры, специализацию. Постоянный и тесный контакт с дорогой, близкое, интимное знание земли и гордость первопроходцев объясняют их презрительное равнодушие к дорожным неудобствам.

Рассказывают они так:

— Были в госхозе. Снежные заряды — один за другим. Надо слетать на отделение, а машина открытая. Ладно, набились в кузов. Ветерок, пальцы коченеют... Ну, перемерзли все. Не в этом дело. Хорошо, приезжаем...

И так далее.

Нас пятеро: начальник экспедиции Юрий Пахомов, шофер Борис Мамлич, инженер экспедиции Анатолий Залетов и «московский коллега» Франциско Мансилья.

Франциско приехал в Советский Союз в конце тридцатых годов вместе с другими детьми испанских республиканцев. По возрасту самый старший из нас, он оказался по-юношески впечатлительным. Очень живой, порывистый человек с постоянной готовностью ввязаться в спор. По-русски Франциско говорил прекрасно, но иногда, волнуясь, путал род имен существительных, да его «л» было другим, несколько мягче нашего. Когда мы вырвались за город и перед нами открылся холмистый простор, Франциско патетически воскликнул: «Бескрайний люна!» Должно быть, пепельно-желтые холмы вызвали в нем представление о Луне. На третьем часу пути он все еще восхищался ландшафтами, продолжая восклицать «Бескрайний люна!» Но, как я заметил, уже без прежнего восторга. Скоро его стало клонить ко сну. Он тусклым взором окидывал окрестности, качал головой, как бы сокрушаясь и не веря, что за стеклами кабины все те же холмы, и шептал: «Бескрайний люна...»

А холмы пологими волнами все бежали и бежали за горизонт.

Много встречных машин. Попадаются целые автопоезда, груз на прицепах старательно укутан брезентом. Автомобиль в Монголии — основной вид транспорта. Тысячи водителей колесят сейчас по дорогам страны. В основном это парни, недавно севшие за руль. Их легко отличить от обладателей других, традиционных для Монголии профессий. Они гордятся своим делом, принадлежностью к братству «кочующих на колесах» и полны сознания собственной значительности. Молодые шоферы живут в той же атмосфере восхищения и интереса, какой были окружены у нас когда-то летчики и машинисты паровозов. У них уже сложился свой быт, свой кодекс чести и свой фольклор. Я уверен, обязательно найдется летописец, который напишет сагу о водителях монгольских грузовиков. Он сделает их героями новой мифологии, а к тому времени, когда страна покроется сетью стальных путей, жизнь и труд первых монгольских шоферов превратятся в легенду.

Завидев пылящий автомобиль, Борис опасливо жмется к обочине.

— Больно уж лихо ездят, джигиты, — бормочет он.

— Да, — говорит Пахомов, — азартные пареньки. Без всякого решпекта к технике. То есть, конечно, и у них уже появились водители, накрутившие по миллиону километров без капремонта. Но нет у братьев того почтения к технике, к которому нас приучили.