Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах

— Обед прозеваете! Обедать!

Шпанов появлялся с пачкой телеграфных бланков в руках. Он был беспокойным корреспондентом-репортером — вечно настороженный, выискивающий новые темы, в любую минуту готовый отправить радиотелеграмму в свою редакцию.

Начальником санитарной каюты был Анатолий Иванович Щукин — фельдшер нашего ледокола, который позволял себе громогласно оспаривать одно из убеждений Фритьофа Нансена. Нансен считал, что употребление спирта в полярных походах вовсе не обязательно и даже с наибольшим успехом может быть заменено употреблением сладостей. Щукин подобного «ляпсуса» знаменитому норвежцу не мог простить. Во всем остальном Щукин оставался безукоризненным работягой. Не было такой ночи, в течение которой фельдшера Щукина не будили бы шесть или семь раз: тому надо спешную перевязку, у того болит голова, у третьего с желудком неладно, четвертый отморозил ухо, а пятый ошпарился кипятком. Щукин, бормоча непонятные никому слова, из которых каждое непременно оканчивалось на «ус», поднимался со своей узкой койки, зажигал свет, впускал страждущего в каюту и добросовестнейше возился с болячками пациента.

— Раниус чепуховикус, — безошибочно определял фельдшер состояние раны, если больной пришел к нему с небольшой раной.

Если же у больного был ожог, Щукин ставил диагноз:

— Ожогус ерундовикус.

Щукин снабжал страдавшего «ожогусом» баночкой «мазикуса».

Как правило, действие щукинского «мазикуса» оказывалось достаточно благотворным.

У самого Анатолия Ивановича в течение всего времени плавания, не знаю из-за чего, болела нога. Он прихрамывал и лечился той жидкостью, необходимость которой в полярных походах отрицал Фритьоф Нансен.

— Фритьофус Нансениус, — разводил руками Анатолий Иванович, — головикус грандиозус, а заскокус несомнениус!.. Заскок, — пояснял он, переводя свою речь на русский, когда собеседник отказывался его понимать. — Заскок! Понятия нету. Бывает.

Начальником Анатолия Ивановича был доктор Средневский, в обязанности которого входило не только наблюдение за состоянием здоровья красинцев, но и заботы о продовольствии. Выполнял обязанности свои — члена продовольственной тройки — доктор Средневский очень добросовестно. Он не только возился с ящиками консервов, горами соленой трески и мороженого мяса, но и своими средствами добывал нам в Арктике свежую дичь. Так, в Кингсбее в один только вечер он ухитрился подстрелить почти два десятка отличных уток, которыми на следующий день мы с удовольствием пообедали.

Доктор Средневский был прекрасный охотник. Редко можно было зайти в его каюту и не застать на столике мертвую птицу, запрокинутая головка которой свешивалась со стола.

Доктор Средневский, подобно Южину, мог много и долго читать. Много читала также вторая из двух женщин на судне — Любовь Андреевна Воронцова, попавшая в экспедицию в качестве стажерки-радистки. Коротковолновая «Красина» забастовала, и у Воронцовой таким образом оказалось достаточно времени, чтобы предлагать свои услуги всюду, где они могли быть полезными. Она помогала фельдшеру Щукину ухаживать за больными итальянцами, когда они были спасены и приняты на борт корабля. Она же могла помочь любому из нас, пришив отвалившуюся пуговицу, хотя чаще всего пуговицы пришивали мы сами, а у Любови Андреевны только брали иголку и нитки.

Джудичи, описывая людей красинской кают-компании на страницах своей газеты, писал о Воронцовой как о «синьорине, которая целыми днями глотает папиросы и книги».

«Синьорина в возрасте от пятнадцати до тридцати лет», — определял Джудичи ее возраст.

Воронцова ко всему еще обучала доцента Гуля русскому языку.

Обыкновенно они сидели вдвоем в одном из углов кают-компании, за желтым круглым столиком.

Воронцова не говорила по-немецки, а Гуль только начинал делать первые шаги в изучении русского языка.

Нередко их прерывал Джонни Страубе, молодой помощник Чухновского, второй летчик на самолете. В присутствии Джонни Страубе становилось удивительно весело. Увидеть Страубе не улыбающимся было бы так же странно, как обнаружить улыбку на суровом лице второго бортмеханика Федотова. Страубе — самый молодой из счастливой семьи чухновцев, Федотов — по возрасту самый старший. Страубе — весь в шутке, в юношеском задоре. Но юноша-весельчак Страубе умел быть не по-юношески серьезным, хотя даже в наиболее серьезные минуты жизни не переставал улыбаться. Тридцатилетний Чухновский не мог не чувствовать в двадцатичетырехлетнем Джонни ученика, на которого может положиться учитель.

Но так же он мог положиться и на обоих бортмехаников самолета, первого — Шелагина и второго — Федотова. Они как бы составляли неотделимую часть самолета. Оба реже других показывались в кают-компании. Но их редко можно было застать и в каюте чухновцев. Похоже было, что Федотов и Шелагин ревновали трехмоторный «Юнкерс», стоявший на спардеке, друг к другу. Они ползали внутри и на поверхности самолета, обтирали, осматривали и подготовляли его едва ли не большую часть суток. Работали они всегда молча, хотя широколицый, улыбающийся Шелагин был вовсе не прочь послушать и порассказать. В присутствии друг друга Федотов и Шелагин не произносили ни слова, искоса один на другого поглядывая, не работает ли другой лучше или быстрее, чем он.

Пятым в семье чухновцев был Алексеев — летнаб, очень высокий, с молодыми насмешливыми глазами, на редкость спокойный и находчивый человек.

Он был мастер на все руки. Изобретательность его не однажды спасала положение дел. Уже в середине похода, незадолго перед отлетом нашего «ЮГ-1», Шелагин обнаружил отсутствие креномера — прибора, определяющего степень наклона самолета. Алексеев создал прибор буквально из ничего. Он раздобыл на судне кусок водомерной трубки, над огнем согнул его край, запаял и получил таким образом необходимую трубочку с закрытым дном. Однако гораздо сложнее оказалось подыскать и приготовить жидкость, годную для креномера. Нужна была жидкость, которая не смачивала бы стекло и в которой воздушный пузырек был бы ясно и хорошо виден. Алексеев перепробовал десятки различных жидкостей, под конец остановился на хинной настойке. Настойка, однако, показалась чрезмерно темной. Алексеев разбавил ее спиртом и получил требуемый состав. Креномер, кустарным способом сделанный в последнюю минуту летнабом, выручил летчиков. Алексеев был фотографом, химиком и радистом. Каждая из этих специальностей ему пригодилась.

Алексеева в экспедиции любили как милого шутника.

Однажды, когда «Красин» стоял во льдах, Алексеев показался на палубе ледокола в фуражке с белым летним чехлом.

— Анатолий Дмитриевич, Арктика! Лед и мороз минус восемь, а вы в летней фуражке!