Эмилий Миндлин - «Красин» во льдах

За месяцы спасательного похода во льдах с нами не раз случалось такое, от чего многие теряли всякое чувство реальности. Кому из нас не приходилось спрашивать самого себя: не во сне ли привиделись нам необыкновенные события лета 1928 года? Даже капитан корабля Карл Павлович Эгги — на что видавший виды и не восторженный человек! — однажды не выдержал и воскликнул, что чувствует себя действующим лицом какого-то приключенческого кинофильма. У Пономарева не было даже такого «однажды». Подвижной, быстрый и энергичный, он вместе с тем всегда поражал спокойствием своей речи, выдержанностью. За все дни похода на «Красине» и за тридцать с лишним лет, протекших после похода, я ни разу не видел его вспылившим, повысившим голос, раздраженным. Улыбается он очень часто, но я никогда не слышал, чтобы он громко смеялся. Этот человек способен забраться на край света, во льды, в туманы, находить в ледяной пустыне затерянных в ней людей, спасать идущие ко дну пароходы, рисковать собственной жизнью и удивляться только тому, что «некоторые» могут считать все это чем-то необыкновенным!

Я не сразу выполнил его приказание спустить свой багаж в кают-компанию — он смутил меня не слишком гостеприимной встречей. Сначала я стоял и смотрел, как он с видом озабоченного хозяина шагал по палубе. Но Пономарев скоро ушел в машинное отделение, а я перенес свои чемоданы в большую кают-компанию и бросил их там в угол, на полукруглый узкий диван, обитый зеленым бархатом.

Мог ли я подозревать тогда, что именно на этом неудобном зеленом диване я проживу два месяца жизни — два месяца, которые стоят сотни необыкновенных лет!

Ночью в обитой светлым дубом кают-компании «Красина» собрались участники экспедиции и провожающие. Людей набралось так много, что невозможно было различить, кто будущий спутник, кто прибыл проститься, пожелать доброго пути.

Высокий лысый человек лет сорока пяти в пенсне, со свисающими на рот усами — начальник красинской экспедиции, известный полярник профессор Рудольф Лазаревич Самойлович. Капитан «Красина» — Эгги, уроженец Эстонии, еще молодой человек. Ему тридцать пять лет. Свою морскую карьеру он начал с чистки картофеля на маленьком паруснике, плававшем по Балтийскому морю. Потом поступил в судоходную школу, плавал матросом, дослужился до штурмана малых плаваний. Октябрьская революция застала его на миноносце в открытом море. Весной 1918 года в Архангельске он уже сдал экзамен на штурмана дальнего плавания и незадолго до похода на «Красине» служил командиром одного из крупных ледоколов Ленинградского порта.

В кают-компании в этот час находилось все руководство красинской экспедиции, за исключением члена руководящей тройки и начальника летной группы Бориса Григорьевича Чухновского. Со своими помощниками летчик хлопотал на палубе у самолета, укрепленного на специальном помосте. Самолет выглядел инородным телом на ледоколе. Плоскости с него были сняты. Он походил на огромную птицу, для которой не нашлось подходящей клетки и ее привязали к помосту цепями.

Летчики во главе с Чухновским не спустились в кают-компанию. Им было некогда.

Большое зеркало в желтой дубовой раме отражало людей в кают-компании «Красина». Люди в пальто, в шляпах, в кожаных куртках, плащах, кто в чем. Кресла вокруг длинного стола ввинчены в палубу кают-компании. Кресел всего шестнадцать. Людей во много раз больше. Не хватает и зеленых диванчиков по углам.

Нас провожали президент Академии наук Карпинский, итальянский консул Спано и другие. Произносились речи, напутственные слова, пожелания. Пожимали руки, прощались.

Кто-то притащил корзину огромных белых и палевых хризантем. Корзину водрузили на стол.

— Довезите хризантемы до льдов!

Мы довезли их. Далеко за Шпицбергеном «Красин» боролся со льдами, а корзина с белыми и палевыми хризантемами еще жила. Хризантемы сморщились и пожелтели на обратном пути. Их не трогали. Они оставались в корзине в течение всех дней экспедиции. Они украшали жилище ста тридцати шести человек красинцев, в го время самых северных людей в мире.

Под утро мы остались одни. Спали не раздеваясь. Выбившийся из сил Чухновский показался в своем кожаном пальто, которое он так и не снял. Опустив голову, летчик задремал, сидя напротив меня за общим столом.

Наступило утро 15-го числа. «Красин» стоял на месте.

Павел Акимович Пономарев кончил погрузку «своего» корабля. Назвать «Красина» своим Пономарев мог с правом наибольшим, чем кто бы то ни было другой.

Нас будили в кают-компании, где мы уснули кто сидя, кто скорчившись, полулежа, кто чуть ли не стоя.

Нам принесли робу — рабочую одежду, вместе с приказом:

— Живей на палубу! Живей, если хотите, чтобы к полудню выбрали якоря!

К правому борту «Красина» прилепилась баржа, на которой высились горы бочек и ящиков. С борта на баржу спускались необычной длины две доски. По доскам подымали на борт бочки и ящики.

На борту ледокола толпились люди. Они тащили веревку, к концу которой была привязана тяжелая бочка. Бочка егозила на скользких досках и ежеминутно грозилась свалиться в воду.

Люди, тащившие бочку кверху, гремели бранью по адресу бочки, по адресу скользких досок, по адресу веревки, которая непослушно выскакивала из рук тащивших. И вовсе не в том было дело, что люди не умели работать, а в том, что работали они без отдыха день и ночь, работали — и изнемогли. Горы бочек и ящиков, громоздившиеся на барже, казалось, не уменьшались.

— В полдень якоря нам не выбрать, Павел Акимович!

Капитан хмуро смотрел на бочки и ящики.

Тогда Павел Акимович сложил желтые рукавицы рупором и закричал что было сил:

— Кудзделько!

Боцман Кудзделько появился, как черт из люка, покрытый непроницаемым слоем жуткой смеси из сажи, угля и масла.

Когда появился Кудзделько, старпом полетел на спардек, где еще прикрепляли самолет к бревенчатому помосту.

Появление боцмана на ненадежном месте успокаивало Пономарева. Он уже хлопотал о другом.

Кудзделько повел глазами, как будто желал сказать:

«А что тут у вас такое?»

Потом подошел к людям, которые неумело тянули веревку, каким-то особенным голосом выкрикнул «эх» и ухватился обеими руками за свободный конец веревки. Остановившаяся было бочка мигом взлетела на борт ледокола. Люди, стоявшие рядом, подхватили ее, стащили с нее веревку и покатили бочку в сторону, где были свалены ящики и тюки. Кудзделько поймал веревку, ловко свернул ее, словно ковбой, орудующий лассо, и веревка стремительно полетела вниз на баржу. Там изловили, обвязали ею новую бочку, крикнули «вира», Кудзделько опять сказал «эх» и потянул за конец веревки. Другие также держали руками этот конец и волей-неволей должны были поспевать за боцманом…