Дж. Троост - Брачные игры каннибалов

– Вот моя акулка! – воскликнула Атенати. – Бвенава! Поймай-ка мне эту акулку!

Бвенава уже искал леску покрепче и крючок побольше. Бейатааки резал ската на наживку. Акула приближалась. Фшш, фшш – рассекал воду восьмифутовый плавник.

О, черт!

Эти люди сумасшедшие. Я взглянул на Сильвию. Глаза у нее горели. И ты, женщина?

Бейатааки принялся швырять за борт куски скатового мяса. Бвенава готовил леску. Атенати была вне себя от счастья:

– Моя акулка, моя! Иди к нам. Сюда!

Акулка ее услышала и подплыла ближе. А потом ушла на глубину и превратилась в тень. Гигантскую тень. Именно так все бывает в фильмах Спилберга. Я даже слышал зловещую музыку: ту-ду-ду-ду, ту-ду-ду-ду. Монстр проплыл под лодкой. В нем было не меньше двадцати футов в длину. Я приготовился к удару, к тому моменту, когда гора мышц, снабженная острыми зубами, рванет и разнесет нашу лодку к чертям. Все мы повалимся за борт, а дальше и представить страшно.

Бейатааки подошел к другому борту, пока акула плыла внизу. Он по-прежнему бросал в воду большие куски мяса. Мне это не нравилось. Можно подумать, что мы плаваем в пруду с утками и подкармливаем мирных квакш. Это же не уточка, а двадцатифутовая акула.

– Психи, – заметил я.

– Точно, – ответила Сильвия.

Мы таращились на них с разинутыми ртами. Две силы, обе вооруженные и абсолютно иррациональные, вот-вот должны были столкнуться.

Но акула была из тех, кого так просто не проймешь, и слава богу. Акула нам попалась умная. Хорошая. Она так и проплыла мимо, всколыхнув огромным плавником большую волну. Фшш, фшш. Мне начала нравиться эта акула. Плыви, акулка, плыви! В дальние дали. Пусть эти ненормальные останутся ни с чем.

– Бвенава! – закричала Атенати. – Ты не поймал мне акулу!

– Ха-ха! – Бвенава не расстроился. Желтоперый тунец, большая барракуда и почти – стоило лишь подготовиться чуть получше – двадцатифутовая лисья акула! Он был счастлив.

День клонился к закату. Мы вытащили леску и принялись искать канал, который вывел бы нас в лагуну Майаны. Джон установил на борту спутниковую систему, но ее точности не хватало, чтобы отыскать извилистый канал шириной всего в тридцать футов, тянущийся по гибельному рифу. Он был отмечен деревянными шестами, и, когда мы приблизились, опустив парус, в воздух взмыли два фрегата и полетели рядом, раскрыв свои треугольные крылья в поисках попутного ветра, который отнес бы их в далекие края. Бейатааки взобрался на мачту и провел катамаран по рифу. Здесь водились настоящие заросли кораллов-мозговиков. Цвел роскошный коралловый сад. И остроконечные кораллы тоже попадались. Все это находилось буквально в ярде или двух от кормы. Повстречавшись с рифом, океан словно спотыкался, волны с белыми пенными гребнями катились к берегу. Я невольно задумался, как Майана вообще получает какие-либо припасы. Любые разгрузочные работы в таких условиях должны вестись на глубоководье, чтобы затем перевезти груз через риф и четырехмильную лагуну на лодках поменьше.

Бейатааки показывал нам путь с наблюдательного пункта на мачте. Налево, направо, направо, еще раз направо. Текайи не сводил с него глаз, крутя руль. Одна царапина об острые кораллы – и мы бы утонули. Мы все еще были на приличном расстоянии от берега, плыть было далековато. Прошло двадцать минут, казавшихся часами. За это время никто, кроме Бейатааки и Текайи, не вымолвил ни слова. Атмосфера веселья рассеялась, в воздухе повисло напряжение. А потом мы миновали риф и оказались в безопасной лагуне. Бейатааки спустился, покачивая головой.

– Не нравится мне этот канал. Худший на Кирибати, – сказал он.

Впереди виднелись зеленые заросли, которые при приближении оказались минаретами кокосовых стволов и величественными кронами хлебных деревьев. Мы прошли через лагуну к центру острова, где, как и на всех островах Кирибати, находится государственная станция, которая так и называется – Государственная Станция (вполне в духе Конрада). Там же расположены единственная гостиница, пункт первой помощи, средняя школа и рыболовное управление. Мы увидели несколько манеаб, а потом и деревни с тростниковыми хижинами на сваях.

– Ветер меняется, – заметил Бейатааки, – на западный.

Флюгер задрожал и завертелся. И вдруг ветер ударил в лицо – порывы чуть не сорвали с нас панамки, а безмятежная лагуна быстро превратилась в зыбкий водоворот, изрезанный белыми полосами гребешков. Никогда раньше мне не приходилось видеть, чтобы ветер сменил направление так резко – даже в Голландии, где стоит сесть на велосипед, как ветер усиливается и с каждым поворотом дует в другую сторону, поэтому неважно, куда ты едешь, – шквальные порывы все равно будут бить прямо в лицо. Но тут все было по-другому. В спокойный солнечный день ветер вдруг сменил направление на сто восемьдесят градусов и за две минуты развил скорость, равную сорока пяти узлам! Нам ничего не грозило: парус был опущен, в лагуне мелко, волны разбивались о корму, не причиняя никакого вреда. Однако, привыкнув к изматывающей монотонности экваториальной погоды, я пожалел, что не взял ветровку.

Бейатааки забросил якорь на мелководье у пляжа, вблизи Государственной Станции. Мы собрали вещи и вброд добрались до берега. Кокосовые пальмы под порывами ветра клонились к земле, их кроны трепыхались, как сломанные зонтики. Кокосы падали на землю с глухим стуком. По пляжу бежали дети, и их лава-лавы развевались на ветру, как крылья стаи птиц, готовящейся к взлету. Наше жилье располагалось на океанском берегу атолла, и мы ступили на тропу, пересекавшую Майану – длиной всего сто ярдов, – уворачиваясь от падающих кокосов. Гостиница представляла собой серую бетонную коробку с земляным полом. В гостиной висел гамак. Номера напоминали стойла в конюшне. В каждом были жесткая койка и москитная сетка. Гигиенические нужды осуществлялись при помощи колодца и ведра.

С этой стороны острова мы были в тени ветра и, несмотря на ураган, сумели развести костер и пожарить пойманную Бвенавой барракуду. Тунца оставили Бейатааки и Текайи, которые немедля развернули лодку и помчались через лагуну, чтобы пройти канал до темноты. Они планировали дойти до Таравы за ночь и вернуться за нами через неделю. На остров опустились густые сумерки, и в меркнущем свете мы наблюдали за бурлящими волнами, с шипением обрушивающимися у горизонта. Ветер прорезал глубокие расселины в водной глади. По крыше гостиницы забарабанил дождь, и с потолка хлынула вода. Наш пол превратился в грязную лужу.

– Хорошо, если на Тараве тоже дождь, – заметил Бвенава.

Мы тоже надеялись, что этот ураган положит конец засухе.

– Представь только, – сказал я Сильвии, – полные баки воды!

– Если вода до них дойдет, – скептически ответила она.