Е. Устиев - У истоков Золотой реки

Цареградский, уже баловавшийся к тому времени акварелью (позднее это перейдет в серьезное увлечение живописью), остановился, восхищенный удивительным зрелищем.

— И вся эта сказка создана водяными парами! — подумал он вслух.

— Что говоришь? — спросил Александров.

— Ничего. Я говорю, далеко ли идти?

— Нет, совсем близко!

Вскоре они были у знаменитого сейчас в Сибири Тальского минерального источника. Там, где в наши дни возвышаются многоэтажные корпуса санатория, шумит электростанция, сверкают бесчисленные стекла ванных зданий и теплиц, тогда простиралась пустынная тайга.

Вдоль маленького ручейка, впадающего в реку Талую, Цареградский увидел несколько выходов (геологи называют их грифонами) сильно газированной, бурлящей, горячей минеральной воды. Самая низкая температура (тридцать — тридцать пять градусов) была в нижнем грифоне, самая высокая (больше восьмидесяти градусов) — в верхнем. Он был осторожен и не стал пробовать воду на ощупь, а предварительно измерял температуру термометром, так как знал, что может иметь дело с кипятком.

Александров кое-как объяснил ему, что несколько лет назад здесь заживо сварился один эвен. Несчастный также приехал лечиться от ревматизма и неосторожно полез в естественный бассейн с самой горячей водой. Видимо, он сразу потерял сознание от ожога и удушливого запаха сероводорода. Через некоторое время такие же, как и он, «курортники» нашли начисто отмытый скелет, все еще лежавший на дне минерального бассейна. Несчастную жертву собственной неосторожности похоронили здесь же, на берегу.

Над выходами Тальского источника стояла предшественница современного санатория — крохотная избушка. Это был плосковер-хий сруб, в котором к одной стене прислонились короткие нары, а к другой — маленький столик с двумя пнями лиственницы вместо стульев. Александров с помощью младшего сына натянул палатку над средним, искусственно углубленным грифоном. Воздух в палатке быстро нагрелся горячим паром, и она вздулась пузырем. Затем старый якут разделся и полез в воду. Он вытянулся на дне бассейна, зарыв искривленные ревматизмом ступни и кисти рук в тяжелую синеватую глину, которая покрывала все дно минерального ручья. Это была та самая целебная глина, ради которой он главным образом и ездил ежегодно на Тальский источник.

Цареградский измерил температуру воды: тридцать восемь градусов. Тело старика быстро покраснело, кожа покрылась мелкими бисеринками газовых пузырьков, а глаза сделались блаженными.

— Долго нельзя! — строго сказал геолог, указывая на воду.

— Нет, долго сиди надо! — возразил якут.

Он вытащил руки из грязи, отмыл их и стал пригоршнями зачерпывать горячую воду. Он лил ее себе на голову и пил, пофыркивая и отдуваясь.

Цареградский отошел ко второму грифону, набрал кружкой поды и попробовал. Вода сильно отдавала сероводородом, но была почти безвкусной. Он еще не знал, что Тальский горячий источник слабо минерализован, но содержит радон и сероводородный газ, которые и являются главной причиной его высоких целебных свойств.

Позвав на помощь молодого Александрова, он распаковал рюкзак с бутылками и набрал пробы воды и газов. Набрать пробу поды нетрудно. Он сделал это в самом горячем грифоне, полагая, что именно здесь источник наименее разбавлен грунтовой водой. По вот с газом дело сложнее: никаких полагающихся для этого приспособлений не имелось, а газ был нестерпимо горяч.

Но выход найден. Он укрепил наполненную минеральной водой бутылку между связанными палками от лыж, подвел ее к бурлящей струе газа и прямо над ней перевернул вверх дном. Пузырь за пузырем газ стал вытеснять воду из бутылки. Самым трудным оказалось закупорить бутылку: ведь сделать это нужно было под водой, которая по своей температуре не так уж сильно отличалась от кипятка. Он осторожно подвел весь свой «прибор» с заполненной газом бутылкой к самому дальнему краю бассейна и, попросив молодого якута кинуть туда большой ком снега, сунул руки в похолодевшую воду и заткнул бутылку пробкой.

Потом он залил обе бутылки сургучом, наклеил на них этикетки и опрокинутыми сунул в рюкзак. Это были первые пробы с Тальского источника — теперешней всеколымской здравницы — Талая».

На все эти процедуры ушло не меньше часа, а старик все еще сидел в своей «ванне» и время от времени ублаготворенно говорил:

— Хорошо, шибко хорошо!

В конце концов Цареградский чуть ли не силой заставил его» миги из воды. Разумеется, теперь не могло быть и речи о возвращении в лагерь. Александров еле держался на ногах от охватившей его слабости и, поддерживаемый сыновьями, с трудом добрался до избушки на террасе. Здесь и пришлось им кое-как переночевать. Старика уложили на нары, а Цареградский с младшим Александровым прикорнули у разожженного камелька. И все же, несмотря на все неудобства этой ночи, он запомнил ее на всю жизнь. С приближением сумерек мороз стал крепчать, а от горячего ручья поднимались все более густые облака пара. Они медленно таяли в застоявшемся воздухе и оборачивались то в каких-то невиданных зверей, то в шевелящих своими белыми лохмотьями макбетовских ведьм, то в невесть что еще! Ночью где-то с треском лопались деревья, от минерального ручья ползли какие-то шорохи, бульканье и гуденье. Словом, ночь была фантастической, и он очень хорошо понял, почему якуты и эвены считают, что целебные источники охраняются специально приставленными к ним духами. Впрочем, старик Александров сказал, что, если не осквернить источника нечистотами, пьянством или дурным словом, охраняющий его дух не причинит никакого вреда. — Рано утром старик набрал в брезентовую торбу синей целебной глины, наскоро еще раз искупался в горячей воде, и они возвратились в лагерь. Остаток дня им пришлось простоять на месте, так как до вечера они бы недалеко ушли.

— Ничего, завтра много пойдем! — утешал Александров.

Отдохнувшие за дневку олени бодро потащили нарты. Длинный транспорт, извиваясь между неровностями высокой террасы, тронулся дальше. Мороз перевалил за пятьдесят. Мл мордах оленей, на кухлянках, на усах и на ресницах у людей быстро оседал густой иней. Ледяные корочки мешали следить за дорогой, и Цареградский время от времени пальцами сбрасывал их с ресниц. Пока мороз не пробрал до костей, он сидел на нартах и вглядывался в пейзаж, а затем соскочил и, приладив лыжи, побежал догонять хвост каравана.

Тянувшаяся внизу река была сначала окутана почти непрозрачной пеленой пара. Иногда сквозь прорывы в этих облаках была видна темная поверхность воды. Вскоре, однако, пар сделался менее плотным, а затем и вовсе исчез. Непреодолимая сила мороза взяла свое, и температура речной воды упала. Теперь окружающая местность уже ничем не отличалась от обычного для зимы колымского ландшафта. Цепочка людей и оленей терялась среди заснеженных гор и мертвых долин, которые медленно разворачивали перед путниками свою бесконечную белую простыню.