Бенгт Даниельсон - Большой риск. Путешествие на Таити-Нуи

- Вы когда-нибудь представляли себе, что некие спортсмены, занимающиеся парусным спортом, только для собственного удовольствия, ради тренировки, каждое воскресенье стараются держать яхту в равновесии? - сказал Ганс с комичной гримасой, когда мы уже в третий или четвертый раз гуськом быстро переползали на другую сторону крыши.

И хоть нам было не до шуток, мы все же не могли удержаться от смеха. Однако мы скоро опять помрачнели. Положение было необычайно серьезным. Радоваться можно было лишь одному - неделю назад мы сделали в углу крыши полуметровое углубление и опустили туда кровать Эрика. Таким образом, он лежал в углублении, похожем на ящик, и едва мог повернуться в нем. Если бы Эрик находился в таких же условиях, как все остальные, он наверняка при первом же крене свалился бы в море и утонул.

Я устал думать о том, что еще может случиться, и принялся размышлять, как быть дальше, как выйти из того несомненно трудного положения, в котором мы оказались. При штиле пытаться развернуть плот на 90° с помощью весла, чтобы волны гнали его вперёд, было бесполезным делом. И вдруг меня осенила мысль, которой я поспешил поделиться с Эриком, когда переполз на его сторону. Я обратил внимание, что плот, переваливаясь через гребень волны, каждый раз резко кренился и, видимо, прежде всего потому, что тяжесть воды, накоплявшейся в каюте, усиливала его маятникообразное движение. Поэтому логично было бы разобрать стенки каюты и дать простор волнам.

Возникала опасность, что без стенок будут ослаблены деревянные опоры, на которых держалась крыша каюты. Все же, подумал я, попытка не пытка. Если можно было бы выбирать - погибнуть сразу или после долгих мучений, я предпочел бы первое. У товарищей мое предложение разобрать стены не вызвало особого восторга. Но никто из них не возражал, и этого было вполне достаточно. Вооружившись топором, который после истории с Хуанито пришлось припрятать, я сполз с крыши и принялся за дело. Стены были построены из мазонитовых плит, и в нормальных условиях разломать их для меня не представило бы ни малейшего труда. Но условия на "Таити-Нуи II" давно уже были ненормальные, и не успел я проделать небольшой пролом в одной стене каюты, как вынужден был поспешить на противоположную сторону, иначе из-за резкого крена плота очутился бы на дне морском. Желая дать мыслям более приятное направление, я стал читать хорошо сохранившиеся на стенах надписи наших доброжелателей из Конститусьона. Большая часть этих надписей - одна из них даже воинственно призывала нас лучше погибнуть геройской смертью, чем, сдаться, - совершенно не тронули меня. Но слова, написанные красным мелом: "СЧАСТЛИВЫЕ РЕБЯТА, ИМЕЕТЕ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРОВЕСТИ ОТПУСК В ПЛАВАНИИ!" - настолько разозлили меня, что я одним махом выломал оставшиеся плиты.

К несказанной радости всех, догадка моя оказалась правильной. Плот стал настолько устойчивым, что мы прекратили акробатические номера, а через несколько часов, когда наполнились паруса, перестал раскачиваться. Появление ветра было вдвойне желанным: во-первых, он был северо-восточным, а во-вторых, дал нам возможность взять курс на атолл Восток, где, как нам было известно, находились таитянские рабочие, добывавшие копру для одной фирмы в Папеэте; эта фирма купила для перевозки рабочих, продовольствия и копры чилийскую увеселительную яхту, на которой Хуанито служил механиком, когда впервые прибыл на Таши.

Но если ветер оказал нам большую услугу в одном, то, как скоро выяснилось, он нанес нам большой вред в другом. Не успели мы взяться за руль управления, как тяжелый всплеск, сопровождавшийся звонким бульканьем, возвестил, что пенистые волны, беспрепятственно перекатывавшиеся через каюту, заодно захватывают с собой и все наше оставшееся в ней снаряжение. Несмотря на ночную темь, некоторые нужные нам вещи можно было бы спасти, хотя и с большим риском, но все равно для них не нашлось бы места на крыше. Поэтому из двух зол мы выбрали меньшее: в свободное от вахты время мы спали или делали вид, что спим. Но на рассвете мы не раз отмечали огромный ущерб, нанесенный волнами.

Ветер все усиливался и настолько разволновал море; что пришлось убрать паруса. Иначе маленькая, державшаяся на честном слове площадка, на которой мы боязливо жались друг к другу, могла окончательно скрыться под волнами. Скоро нам снова пришлось перебираться с одного края крыши на другой, чтобы сохранять равновесие, нарушавшееся бортовой качкой, но уже не так часто, как сутки назад, когда был сильный ливень, и все же эти отнимавшие много сил переходы с места на место были мучительны. В довершение ко всему снова пошел дождь. На этот раз не было ни малейшего желания кричать от радости.

Шторм, в сопровождении мелкого, моросящего дождя, продолжался с небольшими перерывами и днем и ночью. Без паруса и без вахтенного рулевого плот или, правильнее сказать, жалкие остатки бывшего плота беспомощно плыли, то накреняясь, то подскакивая, в бушующем море. Наши силы и желание остаться в живых постепенно исчезли. Мы так ослабели, что с полным равнодушием думали о своей судьбе. Теперь, вспоминая об этом страшном времени, я думаю, что качка, в сущности, была нашим счастьем, она вынуждала нас кочевать по крыше, и мы согревались. Иначе все наверняка заболели бы воспалением легких. Заботясь о здоровье Эрика, мы соорудили для него палатку и часто выжимали его белье.

27 июля нам всем казалось, что конец наш близок. Небо было облачное, а воющий ветер безжалостно стегал наши голые, дрожащие от холода тела. Не успевали наши лохмотья высохнуть, как дождь начинался снова. Пенящиеся волны лизали края крыши и разнообразия ради время от времени окатывали нас с ног до головы каскадом соленой воды. Только Ганс однажды нарушил гробовое молчание. Ко всеобщему удивлению, он заявил, что когда вернется в Чили, то немедленно займется земледелием. И мечтательно добавил:

- Какое наслаждение сидеть посреди поля и пропускать горсть земли сквозь пальцы!

Уже не впервые он рассеивал наше мрачное настроение высказываниями подобного рода. Такой оптимизм убеждал нас, что мечтательный и непривычный к морю Ганс по-настоящему еще не понял, насколько серьезным было наше положение. Иногда он говорил так, словно речь шла не о нашем неудачном плавании, а о каком-то походе бойскаутов. На прошлой неделе он с совершенно серьезным видом упрекнул меня в том, что жизнь на плоту очень однообразна, - как будто наша основная проблема заключалась в том, чтобы разнообразить ее и я тут чем-то мог помочь. Но это лишь заставило меня думать еще лучше о Гансе и желать, чтобы у всех нас был такой же характер.

Мы радовались наступлению ночи, ибо, когда наступала ночь, мы не видели друг друга. А потом мы замерзали и, несмотря на усталость, снова озлобленно начинали ползать наперегонки, как только плот накренялся. Мы, это значит все, кроме больного Эрика и Хуанито, который все время крепко спал. Мы оставили его в покое. Несколько дней назад он опять стал каким-то странным. Теперь и я почувствовал невероятное утомление. Это впервые за два месяца с тех пор, как плот начал тонуть и мы были на краю гибели. Я не испытывал ни страха, ни отчаяния при мысли, что, может быть, скоро свалюсь с крыши и навсегда исчезну в теплом море.