Антон Кротов - От -50° до +50° (Афганистан: триста лет спустя, Путешествие к центру России, Третья Африканская)

Так что я с большим удовольствием пил шир-чай, оставлял свой адрес незнакомым памирцам и думал о том, какая благодатная эта земля и какой гостеприимный и радушный здесь обитает народ. Как Судан, только ехать ближе, визы не надо, не так жарко и все взрослые говорят по-русски.

Но через сотню километров долина кончилась, машины тоже иссякли, населённые пункты перевелись, на чай стало некуда заходить. Весьма медленно я поднялся на перевал Кайтезек (4272 метра) и пошёл дальше вниз по серпанитину. Стало прохладно. По счастью, меня подобрал грузовичок, в кузове которого ехали закутавшиеся от холода пастухи, на своё удалённое пастбище.

Машина сворачивала с трассы там, где на карте обозначен посёлок Тагараки. Здесь пейзаж был унылый и пустынный. Высота 4000 метров над уровнем моря, горы и камни, никакой зелени, пасмурно и холодно (близко к точке замерзания). По счастью, здесь обитает несколько человек. Путники и водители, редкие туристы и пастухи могут найти ночлег здесь. Правда, тут нет электричества, магазинов и других удобств, но есть зато дом (из цемента, ещё советской постройки) и пара юрт. В дом я и постучался.

Обитательницей оказалась молодая женщина с ребёнком. Меня немного испугалась, ведь мужа дома не было, — но всё же запустила меня в дом. Внутри была печка и бадья с тестом. Женщина замесила хлебы, потом достала какие-то корешки и стала растапливать ими печку. Корешки горной травы горели плохо, и хозяйка поливала их соляркой. Когда эти сухие коренья загорелись, на них был положен кизяк. Вскоре в комнате стало тепло и дымно. Я предложил свою помощь по хозяйству, но хозяйка отказалась, оставив меня в качестве наблюдателя.

На печке стоял большой котёл с водой. Когда она нагрелась, в неё хозяйка положила соль, масло, сам чай. Изготовился памирский шир-чай. Наконец пришёл и муж этой женщины, пастух. Пригнал он и скот с пастбища. Скот остался на улице мёрзнуть, а люди отогревались дома. Снаружи уже совсем стемнело, завывал ветер, и бросал на крышу дома острые холодные снежинки. Хорошо, что я в доме, а не снаружи.

Пили шир-чай, ели лепёшки, двухлетний ребёнок ползал вокруг с любопытством. Никаких игрушек, телевизоров и других развлечений у него не было. Насколько я понял, эти люди не являлись коренными аборигенами Тагараков, а приехали сюда лишь временно, на лето. Ближе к зиме люди и скот кочуют отсюда вниз, в более тёплые места.

Интересно, что люди здесь живут месяцами, на высоте 4000 метров, это можно сравнить с жизнью на полярной станции где-нибудь на Таймыре или на Новой Земле: климат тут похожий. Но ведь нормальные, здоровые, гостеприимные, не жалуются на жизнь и не мечтают переселиться в Россию или в западный мир. Даже в Москву не ездят на заработки, и вроде бы довольны, да и на что им завидовать — телевизора-то нет!

Телевизор, шайтан-сундук, распространяет между людьми самые вредные чувства. Рассеивает по миру зависть — почему «мы» живём не так, как «они», герои телевизора? Страх — почему у нас везде всё плохо, взрывается, горит и тонет? Вещизм — купи то, купи это, вот чудо-продукт, таблетки, стиральная машина-автомат. И другие соблазны. Некоторые страны ограничивают иностранное телевидение и запрещают спутниковые «тарелки», но лишь потому, что хотят пользоваться этим очень мощным орудием в своих целях. И вместо зарубежных сериалов и рекламы крутят пропаганду своего строя и правления.

Телевизор — орудие манипуляции, причём такое, что люди сами рады поставить его себе в квартиру, открыть у себя дома дверцу мирового мусоропровода, и напичкиваться тем, что вывалится оттуда. Правы были талибы, запретив телевидение, но невозможно сделать это в мировом масштабе — слишком велики размеры телеиндустрии, и слишком многим даже приятно, когда шайтан-сундук дёргает их за ниточки.

Я завалился спать, но даже сквозь сон слышал свист и шум памирского ветра.

За ночь, как обнаружилось, выпал снег, посыпал крыши домов и юрт, побелил все вершины и склоны гор и присыпал долину вокруг посёлка. Солнце уже разъедало его и превращало в лужи, особенно видные на дороге. Я покинул гостеприимные Тагараки, внутренне удивляясь — живут же люди, на высоте 4000 метров, топят печку кизяками и пекут лепёшки, в то время как, …, в то время как… ну, читатель оглядится вокруг себя и додумает сам.

Машин не было. Пару часов я прошагал; затем меня догнал грузовик ЗИЛ — очень долго, очень медленно, минут двадцать догонял, постепенно превращаясь из точки в жука на горизонте, а потом в настоящий ЗИЛ. Полный кузов — пастухи кочевали с высокогорных своих пастбищ на юг, в долину Пянджа, поскольку начиналась зима и её явные признаки были уже повсюду. В кузове ехали — навалом — железная печь, оболочки для юрты, какие-то бараны (или иные звери, понять было трудно), шмотки, палки, узлы и трое таджикских ребят 15, 12 и 11 лет, не знающих ни слова по-русски, кутающихся в сто одёжек — в кузове ехать не очень тепло. Здесь в последний раз мне пригодились знания фарси.

Машина медленно, еле-еле, тяжело урча, поднялась ещё на очередной перевал и спустилась вниз; там, на повороте на Лянгар—Ишкашим, мы с ними расстались. Этот поворот мне был уже знаком — здесь месяц назад я проезжал с углевозами на Лянгар. Дальше опять пешком, приближаясь к селению Аличур.

Когда Аличур был уже виден — кучка белых одноэтажных домиков-кубиков, как горсть сахара-рафинада на тарелке, среди снежных гор — вблизи Аличура меня догнала ещё одна машина, ЗИЛ-бензовоз, типа того, который месяц назад вёз меня с немцем на Мургаб. В кабине было уже пятеро — я попросился на бочку.

— А не упадёшь?

— Нет, я привычный! — отвечал я, залезая на бочку, хотя верхом на бочках мне ездить ещё не приходилось.

— Ну смотри, будет холодно, — предупредил водитель, и мы погнали.

Езда верхом на пустой железной бочке, по горным дорогам Памира, со скоростью 70 километров в час (водитель был лихач) — весьма специфическое удовольствие. Я вцепился руками и ногами во все выступающие части; рюкзак запихнул в багажный ящик на кабине, на стоянке надел все имеющиеся одежды, включая две шапки — киргизскую и афганскую — одну на другую. Под куртку запихнул палатку и пенку. Так, подпрыгивая на каждой колдобине, я и проехал, обдуваемый всеми ветрами, сотню километров до Мургаба. Перед самим Мургабом водитель умудрился впихнуть меня в кабину, чтобы без подозрений проехать пост.

Прибыли в Мургаб на закате. Водитель оказался деньгопросом! Все пассажиры, ехавшие в кабине, оказались его платными клиентами; с меня он тоже получил 10 сомони (три доллара). Мне не было огорчительно: во-первых, таджикские деньги мне больше не понадобятся; во-вторых, в Москве люди платят куда большие деньги за разные опасные аттракционы.