В. Цареградский - По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг.

И вот через два года мы снова встретились с ним в бухте Нагаева. Встреча была радостной, но Озолин торопился по делам и твердо пообещал зайти к нам несколько позднее. Когда Озолин снова зашел, он присел к столу и с таинственным видом вынул из кармана небольшой пакетик, осторожно и медленно развернул его.

— Как вы думаете, что это такое? — заговорщицки спросил он меня, пододвигая пакетик.

Посмотрев внимательно, я сразу узнал мелкие само-родочки и пластиночки серебристого золота. Озолин, как бы сомневаясь в моем определении, настойчиво попросил проверить и к вечеру сообщить ему точный результат.

Хотя у меня не было никакого сомнения в том, что в пакетике низкопробное золото с примесью серебра, для того чтобы убедить Озолина, я слегка промыл половину его в слабом растворе азотной кислоты, и самородки засверкали червонным блеском.

Вечером Озолин зашел к нам вместе с Пачколивым. Прямо с порога Карл Оскарович спросил:

— Ну как, проанализировали?

— Вот смотрите!

— А что вы сделали с ними, и почему другие не блестят? — заинтересовались оба.

— Промыл в слабом растворе азотной кислоты только половину пробы. Кислота растворила с поверхности серебро и тем повысила пробность-золота.

— Здорово! — вырвалось у Озолина.

И сначала Озолин, а за ним и Пачколин обратились с просьбой, чтобы я отправился на остров на катере Озолина и проверил, не золотоносны ли там речки.

— А где вы нашли это золото? — спросил я Озолина.

— В японском домике, что стоит в долине одной из речек острова. Вероятно, японцы оставили его в спешке, когда уплывали с острова на своём кавасаки, опасаясь, что проходивший катер пограничников обнаружит их. А золото, возможно, они намыли в русле этой речки.

При упоминании о японцах у меня возникло предположение, не с охотских ли приисков привезли они это серебристое золото. В свое время я знакомился с описанием золота на охотских приисках, знал вкратце их историю и то, что до установления Советской власти там хищничали японцы.

Но Озолин, а за ним и Пачколин стали убеждать меня, что необходимо поехать на остров и обследовать там речки на золотоносность. Мне и самому хотелось произвести такую проверку, и я без возражений согласился.

— Вот и отлично, — обрадовался Озолин. — Завтра в три часа я зайду за вами.

— А мне можно с вами? — робко спросила моя жена.

— Безусловно, — улыбнулся Карл Оскарович. — И я и особенно моя жена будем очень рады. Ведь кроме нас на острове живут только две семьи алеутов, приехавших вместе с нами. Их женщины совсем не знают русского языка, и ей, бедняжке, не с кем обмолвиться словом. Вот для нее будет приятный сюрприз!

И, уходя, снова весело напомнил:

— Так к трем будьте готовы!

За ночь погода значительно ухудшилась. Резко усилился западный ветер. Небо заволокло рваными облаками, за ними от горизонта наползала стена темных туч. Закрадывалось сомнение, сможем ли мы при такой погоде выйти в море на утлом суденышке. Но все же с нетерпением ждали прихода Озолина. Однако ни в три часа, ни много позже он не появился. Тем временем ветер все крепчал. По бухте уже катились большие волны с завихренными белыми гребнями. К вечеру, досадуя на задержку, все еще одетые по-походному, мы вышли на берег. Порывы ветра достигли ураганной силы. Не веря, что Озолин решится выйти в море так поздно и в такой шторм, мы остались посмотреть на взбунтовавшуюся стихию. Даже в бухте море глухо шумело. Пенящиеся волны далеко набегали на берег. Тучи закрывали все небо и плыли на нас сплошным пологом. Кроме нас на берег вышли еще несколько жителей, привлеченные штормом.

Надвигался вечер, когда появился Озолин, сопровождаемый доктором Лупандиным. Оба были изрядно навеселе. Озолин, шагая довольно твердо за мотористом, нес какие-то тюки с грузом. Доктор подошел к нам и стал уговаривать, чтобы мы не соглашались плыть с Озолиным в такую погоду.

— Отговорите Озолина, он меня не слушается, — убеждал нас доктор. — Вы подвергаетесь большой опасности! Ведь ветер достигает ураганной силы.

— Кавасаки небольшое, почти плоскодонное суденышко, — поддержал его Пачколин, подошедший вслед за доктором. — Его может залить и даже опрокинуть волной.

Тут подошел Озолин и, оттеснив нас несколько от Пачколина и Лупандина, заговорил приглушенно:

— Вы думаете, я не знаю, что они вам наговаривают, — и почти дословно повторил. — Ветер достиг ураганной силы. В такой шторм на ночь глядя нельзя выходить в море. Вы подвергаете себя большому риску и опасности. Не соглашайтесь и отговорите Озолина, он сейчас в сильном опьянении, ему и море по колено.

Заметив мое изумление, он продолжал уже решительно и резко:

— Чудаки! Они не знают моря! Хотя Лупандин и ведет метеорологические наблюдения, он многого не учитывает. Вы знаете, какой сейчас ветер по направлению?

— Юго-западный.

— Вот именно. А к юго-западу от бухты вдается в море гористый Мотыклейский мыс. Вы должны знать это!

… Я утвердительно кивнул головой. — Горы этого мыса вместе с гористыми островами Спафарьева заслоняют от юго-западных ветров Тауйскую губу и мешают разыгрываться в ней большой волне. Наш кавасаки свободно преодолеет такие волны. И, знайте, никакая опасность нам не угрожает. Ну, покачает немного, но, насколько я помню, вы с женой хорошо переносили качку на пароходе.

С восхищением я слушал его горячую тираду, невольно отмечая, как все в ней верно и логично, что даже заставляет усомниться в сильном опьянении Озолина.

— Так едем?

И я твердо ответил согласием. Мария Яковлевна тоже согласно кивнула головой, хотя, как потом мне призналась, у нее был панический страх перед водой.

Моторист включил двигатель, оттолкнулся шестом, и катер устремился к выходу из бухты.

Японское рыбачье судно кавасаки представляет собой небольшую, почти плоскодонную самоходную баржу. Машинное отделение ее с мощным дизелем находится в трюме кормовой части. Перед ним у середины судна возвышается рубка. От нее почти до носовой части располагается трюм, предназначенный для складирования пойманной рыбы, и носовые отсеки — для сетей и канатов.

Моторист, он же рулевой, расположился на самой кромке у руля, перед открытым проемом в машинное отделение. Полулежа, он склонился над перенесенным — сюда компасом, освещенным тусклым светом фонаря «летучая мышь». Мы с женой устроились на скамеечке, укрепленной внизу перед рубкой. Озолин прохаживался перед нами и что-то рассказывал. Качка, начавшаяся при выходе из бухты, в море достигла наибольшей силы. Иногда с грохотом разбивалась о нос крупная волна, обдавая нас холодными брызгами. Сгустилась темнота. Оглянувшись назад, мы увидели лишь слабое далекое свечение над поселком Культбазы. От пронизывающего встречного ветра становилось все холоднее. Я пошел посмотреть на рулевого и немного согреться. Заглянул в машинное отделение, где шумно работал мощный дизель. С обеих сторон двигателя были прикреплены вдоль стен узкие нары. В помещении было очень тепло, но довольно душно от отработанного топлива. Посидев на нарах, я решил, что здесь можно немного соснуть. Пошел к беседовавшим жене и Озолину и предложил погреться, но они отказались. Вернувшись в машинное отделение, я лег на нары. Окончательно согревшись и привыкнув к чаду и шуму двигателя, я вскоре уснул. Сквозь чуткий сон слышал удары о борт набегавших волн, сильно подбрасывавших судно, и снова засыпал. Потом спать стало спокойнее, пока не послышалось скрежетание днища о грунт. Сон моментально прошел, и я поднялся на палубу.