Мстислав Горбенко - Восхождение Мира на Эверест

Я предполагал и ранее, а теперь, после экспедиции, просто убежден, что бескислородное восхождение — это подъем без кислородных баллонов на всем пути и, естественно, отсутствие их в каждом высотном промежуточном лагере. Кислородные баллоны должны быть в каждой экспедиции, но только у врача в базовом лагере (например, у нас в ЛЗ на 6400) на случай заболевания участников и экстренной помощи.

Ведь понятно и неспециалисту, что бескислородное восхождение — это не только восхождение без подпитки дополнительным кислородом из баллона, который в рюкзаке за твоей спиной, но главное — без возможности принять его в любой момент, то есть надо преодолеть психологический барьер: я вышел из базового лагеря и поднимаюсь один на один с горой. Да, это очень опасно, но в том-то и мастерство альпиниста; не переступить грань риска.

Я отказался от этого эксперимента не потому, что плохо чувствовал себя на 8300 (для сна и отдыха на этой высоте кислород мне не понадобился), а потому, что рисковать не имел права ни одним шансом из ста. Моим успешным восхождением решалась судьба моего двухлетнего сына Рустема, которому надо было сделать в США сложнейшую операцию на сердце. Как бы американцы хорошо ни относились ко мне, им, чтобы найти спонсора и госпиталь, нужна была реклама. Остальные причины были второстепенными. Я не считал нашу экспедицию бескислородной, просить разрешение на восхождение без кислорода из Л6 после инцидента с первой связкой не хотелось (Андрею в этом Шатаев отказал, но за него поручился его тренер Ильинский). Конечно, потом, сразу после спуска, думалось: а может, надо было рискнуть? Но сейчас я уверен, что сделал правильный выбор.

Поезд медленно накатил на одесский перрон, на котором было много встречающих. Наших почему-то не видно… Но вот в купе заскочил Володя Мамчич — и началось! На выходе нас окружила большая группа альпинистов: Виктор Яковлевич Лившиц, Вадим Свириденко, Василий Пащенко, Володя Альперин и многие, многие другие.

— Слава, поздравляем, ты просто молодчина, это грандиозно!

Море цветов и улыбок, искренних поздравлений. — Куда едем? — Конечно, в клуб, сегодня же среда!

Вывеска клуба была заклеена плакатом «Альпинистский клуб „Эверест“ имени Мстислава Горбенко», на других плакатах тоже поздравления, составленные с хорошим одесским юмором.

В клубе было полно народу. Много хорошего было сказано в мой адрес. Я поблагодарил всех за такой горячий прием и сказал:

— Мне просто здорово повезло, что на окончание моей спортивной карьеры пришелся такой пик. Но где бы я был без вас, без тех, кто передал мне свой альпинистский и жизненный опыт, прошел со мной десятки сложных маршрутов!

Далеко за полночь мы продлили этот прекрасный вечер-встречу у нас дома. Не спеша шел разговор о Гималаях, об удивительной стране Тибет.

Среди своих друзей я вырос как альпинист и человек, вместе с ними штурмовал ледовые и скальные стены — высочайшие вершины нашей страны. Многие из них уже не ходят в горы, но дружба связала нас на всю жизнь — ив радостях, и в трудные моменты. Разве этого мало, чтобы ответить на извечный вопрос: «И зачем вы ходите в горы?!»

71. Открытие Игр доброй воли

До последнего момента не было ясно, поедет ли советская делегация в Сиэтл на Игры доброй воли, куда нас пригласил Боб Уолш для участия в церемонии открытия Игр. Напомню, что «Восхождение Мира на Эверест» было проведено в рамках этого грандиозного спортивного праздника, по своим масштабам сравнимого с Олимпийскими играми. Как всегда, были трудности с валютой, но благодаря усилиям Шатаева был найден компромиссный вариант: мы за свой счет долетаем до Вашингтона, а далее все расходы берет на себя американская сторона. Состав делегации был сокращен до минимума: Шатаев, Ильинский, Катя и я. По личному приглашению Джима к нам присоединился Ахмет Ахматов, который принимал экспедицию на Кавказе.

Со мной летели мой младший сын Рустем и Лиля. Прошел год после обещания моих американских друзей помочь сделать операцию на сердце Русику. Даже сейчас, когда все уже позади, мне тяжело вспоминать, что пришлось пережить нам с Лилей и нашему мальчику. Но все по порядку.

У нас уже был первенец — сын Андрей, и мы серьезно готовились к рождению второго малыша, рассчитывая, конечно, что если Бог есть, это будет девочка. И вот 25 сентября 1987 г. долгожданная девочка родилась, но не одна, а с братом. Двойняшки! Лиля говорила: «Я самая счастливая женщина в мире!» И все было хорошо первые дни, а то, что у малыша не такое розовое личико, как у сестры-близняшки, поначалу не встревожило — все-таки двойные роды, возможно, небольшое удушье, это пройдет. Но не проходило… Лиле с Русиком (мы назвали их Рустем и Фатима) пришлось прямо из роддома перейти в больницу. И там выяснилось, что у крошечного малыша редкая, даже редчайшая болезнь — тетрада Фалло, и болезнь смертельно опасная. Русик родился с четырьмя пороками сердца…

Врачи откровенно говорили, что рассчитывать нам не на что, а что касается операции, то делать ее в Одессе некому, да и нечем. Говорят, в Москве можно, так то в Москве… Но Лиля не сдавалась. И Русик помогал ей, цепко держался за жизнь, сам пытался сосать, хотя врачи не разрешали.

72. Боб Уолт с супругой вручают памятные значки-сувениры Игр доброй воли гостям из СССР.

Слева — Ахмет Ахматов, справа — Екатерина Иванова

И мы решили — надо бороться. Узнали, что такие операции делают в Москве, в кардиологическом центре им. Бакулева, с трудом через добрых знакомых достали направление в облздраве и отправились в Москву.

Там нас принял прекрасный врач, с — золотыми руками прирожденного хирурга — Владимир Владимирович Алекси-Месхишвили. И вот 29 октября, через месяц после рождения, Русик пережил свою первую операцию. Она длилась два часа. Хирургу удалось устранить основной, самый страшный порок, который не давал крови свободного доступа в легкие. Сразу ушла пугающая синева, устранена была непосредственная угроза смерти — этот дамоклов меч, под которым мы жили все время. Но три порока остались… Владимир Владимирович мог бы сделать все, что необходимо, сразу, исправить все пороки маленького сердца, его ювелирная техника, золотые руки справились бы со страшной болезнью за одну операцию. Но, увы, у нас нет инструментов, нет аппаратуры, чтобы сделать такую тонкую работу новорожденному малышу. На нашей аппаратуре такая операция возможна только в 6 лет, когда ребенок весит не менее 20 килограммов.