Гарун Тазиев - Запах серы

Метрах в пятидесяти к западу от этого эруптивного отверстия, прозванного нами Жаровней, находилась главная цель первого рейда в огненный колодец Ньирагонго, — Большой ревун. Лишь сейчас мы определили, что площадь этого отверстия равнялась примерно квадратному метру. Из него вырывалось длинное горизонтальное пламя, совершенно невидимое при свете дня. Мы приближались к ревущей пасти дракона с превеликой осторожностью, но условия для взятия проб оказались вполне приличными. Чистота образцов тем больше, чем выше давление и температура эманации. Тюльпен, несмотря на свою недюжинную силу, едва удерживал в струе заборную трубку, а термопара показывала от 990 до 1020 °C в метре от входа в жерло. Сделать замеры глубже нам не удалось…

На следующий день мы дошли до третьей кольцевой террасы шириной в несколько шагов. Невыносимый жар озера остановил меня в шаге от отвесного борта.

В 4 метрах от себя я увидел пленку охлаждения из атласного металла, трепещущую, как я установил позднее, от бесчисленных пузырьков газа. Слева озеро расширялось наподобие лимана. Справа оно сужалось и образовывало южный рог полумесяца, раздвоенный полуостровом длиной метров тридцать и шириной метров шесть — десять.

По перешейку мы вышли на последнюю платформу и оказались менее чем в 2 футах от лавы. Южный берег полуострова обрамлял спокойную бухту, которую мы только что обогнули, а на северный падали брызги от фонтанов. У подножия обрыва, которым кончался плавучий остров, скользила огненная река шириной метров пятнадцать. Еще сверху мы разглядели, что она выходила где-то в середине озера и набирала скорость по мере приближения к его концу. Продвигаясь среди своих черных берегов, эта черная река вспучивалась все более широкими и мощными фонтанами и низвергалась в раскаленную пещеру.

Такую чудовищную пещеру можно было только придумать. Иероним Босх, Гюстав Доре и Эдгар По, вместе взятые, не сумели бы создать более дьявольской людоедской глотки! Вход в нее был ярко-красным, а со свода свисали сталактиты, похожие на клыки огненного тиранозавра. Нутро пещеры было цвета жидкого золота…

Сильный жар и ядовитый воздух порядком утомили нас; толстые каучуковые подошвы заметно поплавились, а в моем левом ботинке даже появилась дырка. Одежда разлезалась под воздействием едких, обжигающих газов. Но, несмотря на усталость, настроение было приподнятое.

Назавтра мы подняли Эврара на верхнюю платформу, и я попросил Тормоза и Дерю присоединиться к нам. Мне нужна была совершенно надежная команда для сбора образцов и замеров температур. Три последующих дня были посвящены этим работам. Мы выяснили, что по сравнению с газами, проанализированными Джеггером на Килауэа, газы Ньирагонго содержали больше углекислого и меньше сернистого газа.

Мы сами расставили сейсмографы вместо Берга, и за 2 недели Шимозуру отметил 15 землетрясений: пять на вулкане, девять на рифте и одно весьма отдаленное. Но прежде всего он изучал микросейсмическое волнение. После месяца наблюдений он пришел к выводу, что его можно приписать продольной вибрации столба вязкой лавы высотой 500 метров.

В северном роге фонтаны действовали менее мощно. В нем тоже была пещера, куда большую часть времени приливала лава, но она впечатляла меньше, чем ее южная сестра. Может быть, это объяснялось тем, что с ее стороны наблюдать происходящее можно было только с балкона третьей платформы, взглянуть же внутрь не удавалось.

Но и то, что можно было увидеть, зачаровывало. Течение здесь медленнее — может быть, потому, что северный рог был шире фиорда раза в четыре. Оно сопровождалось равномерной зыбью с ритмом шесть метровых волн каждые десять секунд. Как только закругленный гребень волны исчезал под скальным навесом у входа в пещеру, раздававшийся внутри нее взрыв срезал верхушку волны, и куски ее отлетали метров на пятьдесят. Мне думается, что эти пушечные выстрелы вызывались сжатием атмосферы в пещере и мгновенным сгоранием водорода (а также, возможно, и других газовых компонентов).

Человек посторонний мог бы найти нечто комичное в нашей работе. В латах из алюминизированного асбеста, космических шлемах, с длинными трубками в руках мы напоминали и рыболовов, и акселератов, играющих в средневековых рыцарей. А труд этот был, ох, как нелегок. К физической усталости добавлялось и нервное напряжение. Не только из-за необходимости быть каждую секунду предельно осторожным, но и из-за раздражения, вызываемого беззаботностью тех, кто оставался на верхней террасе. Нам очень не хватало Манье. Самое неприятное было вызывать по телефону верхний лагерь и не получать ответа, так как никто не дежурил у аппарата. По сути дела, мы были временным объединением людей, в большинстве своем симпатичных и квалифицированных, но думавших прежде всего о своих собственных делах.

Отдохнуть ночью удавалось далеко не всегда. Иногда мы наблюдали особенно бурную деятельность вулкана или, спасаясь от плохой погоды, набивались в палатку. Ее полотно, изъеденное газами и съежившееся, как шагреневая кожа, латалось нами с каждым днем все усерднее. Что я имею в виду, говоря о плохой погоде? Да что угодно: дождь, густой туман, свирепые порывы ветра, грозу и даже… снег!

На верхнюю платформу мы вернулись 19 августа. Проведя ровно неделю на ранее считавшейся недоступной террасе, мы были поражены царившей там обстановкой безопасности. Только в тот момент я осознал, как велико было напряжение этих семи дней и ночей. Наверху была настоящая деревня: 13 вместительных палаток, три электрогенератора, разгуливающие по центральной «улице» куры, вкусные обеды, спокойно занимаюшиеся своими делами люди… Даже мачта с флагом.

На следующий день я вернулся на вторую террасу, чтобы помочь астрофизику Дельсемму, не сумевшему годом раньше сфотографировать спектр вулканического пламени и приехавшему теперь с полевым спектрографом собственной конструкции.

Кое-как укрепив превратившуюся в лохмотья палатку, мы до поздней ночи фотографировали Большой ревун с выдержками в 3, 10, 20, 30 и 60 минут. Результаты разочаровали: пламя было столь прозрачно, что на снимках почти не просматривалось.

На следующий день я показал Дельсемму террасу. За 3 часа мы с ним дважды наблюдали инверсию течения в фиорде. Оба раза она начиналась с замедления движения лавы метрах в десяти от раскаленной пещеры; спустя несколько минут зарождалось новое течение, но уже в противоположном направлении. Создавалось впечатление, что лава снизу приходит в бурлящую зону и смещается к центру озера. Перешеек опрокинулся, осев на один-два метра, и стал практически недоступен.