Ю. Щербачев - Поездка в Египет

Все эти сведения отобраны у Василия Ивановича, фельдшера Русского Общества, приказавшего мне выйти погреться на солнце. Василий Иванович, считая меня еще больным, всячески старается развлечь: между прочим принес длинную цепь с крюком на одном конце, насадил кусок говядины в несколько фунтов и опустил в море. Долго облекал он свои действия таинственностью и не отвечал на мои расспросы; наконец признался, что удит акул. Их тут множество, и купаться не безопасно. В прошлом году Василий Иванович поймал двух около Мерсины; он жалеет, что их систематически не истребляют.

— Недурно бы, говорит он, — если бы какая-нибудь международная комиссия назначала премию за каждую пойманную акулу.

Однако нынче Василий Иванович ничего бы не заработал. Море было гладко как зеркало; сквозь прозрачную воду виднелась цепь, приманка в глубине, и стаи рыбок, окрашенных в нежный голубой цвет; они гонялись друг за другом и безнаказанно тормошили говядину. Об акулах не было и помину.

Буфетчик успешнее ловил морских окуней и бычков.

Официант тоже удил, но не рыбу, а чаек!.. Нацепив кусочек мяса на крючок, привязанный почти вплотную к поплавку длинной лесы, птицелов закидывал ее чрезвычайно далеко и медленно тянул к себе. На мое счастье он ничего не поймал; у самой поверхности появилась такая туча мелкой рыбёшки, что говядина не соблазняла чаек, и лишь весьма немногие, побуждаемый любопытством, коверкались в воздухе над поплавком.

Двое Туркмен в полосатых кацавейках подъехали с грузом к пароходу; наш матрос неосторожно подал им в барку цепь от лебедки и одному расшиб стропом щеку. Обезображенный Туркмен плюет кровью и с большим достоинством бранится; в речи его часто слышится слово «кошон», получившее право гражданства на Востоке. Капитан, выругав на чем свет стоит матроса, собственноручно заклеил лицо пострадавшая розовым пластырем. Семен Семенович дорожит добрым мнением о нас туземцев и умеет им угодить. Польщенный Туркмен во время операции снял даже чалму и феску с бритой головы.

Константина посетили две Еврейки, мать и дочь, никогда не видавшие пароходов. Капитан сам водил их на мостик, по каютам и в машину. Еврейки ни наружностью, ни выговором не походили на наших Жидовок: в маленьких шапочках и изящной одежде с пушною оторочкой, они, казалось, сошли опрятные, не запыленные временем, с полотна средневековой картины. Непринужденность дочери и свободная грация её движений могли бы вселить зависть в душу не одной светской барышни. Молодая девушка понимала итальянский язык и, беседуя с нею, Семен Семенович, без сомнения, уносился мыслью к давно минувшим дням своей юности.

Фрахта в Александрете взяли много, более тысячи рублей, вероятно оттого, что вследствие карантина сюда давно не заходили пароходы. Груз главным образом заключается в рогатом скоте. Брали его на борт довольно странным способом: под брюхо животного подсовывали широкую, аршина в полтора, подпругу, в роде маленького паруса с палками но краям; палки сходились на спине и прихватывались стропом; с командой «виира»! лебедка начинала трещать, и бык тихо отделялся от спутников, стоявших плотною кучей в магоне (барке). Хозяин скота, предполагая, что шеи животных крепче привязанных к их рогам веревок, не дал себе труда распутать последние, и когда бык подымался на сажень от лодки, прочие вставали на задние ноги. Пациент висел хвостом кверху с отвесно вытянутою шеей. В конце концов расчет хозяина оказывался верным: веревка лопалась, и бык уносился в вышину; затем, качаясь как маятник, опускался в трюм, причем цеплял о края копытами, рогами и мордой… Но поднятие некоторых совершалось торжественно-спокойно, и воздухоплаватели с глупым удивлением смотрели вниз на покинутых товарищей.

Останавливались против Латакип и протип Триполи.

В полугоре, окруженная табачными плантациями, Латакие затерялась среди апельсинных и гранатных садов; ниже, близ самого моря, развалины крепости.

Триполи, по-турецки Тараболю, стоить у подножья горы высотою в тринадцать тысяч футов; угрюмый город с тяжелыми строениями; во всю ширину одной из его улиц течет поток.

На обоих рейдах пароход осаждали лодки, и гребцы-Арабы подымали нестерпимый крик.

— Вы думаете, они бранятся? говорил Семен Семенович. — Нет, эти разбойники между собою и по секрету так разговаривают. Можно и про них, как про баб, сказать: два Араба — базар, три Араба — ярмарка.

В Триполи на Константин приезжал агент Русского Общества, православный Араб Савва Азар. Капитан души не чает в своем сослуживце.

При оценке нравственной стороны Арабов, Семен Семенович делит их на высший и низший классы, на зажиточных и на бедняков; первых он боготворит за симпатии к России и, говоря об их душевных качествах, прибегает к чисто арабским метафорам; вторых ненавидит, — и существительные: мошенник, вор, плут, грабитель, душегубец — безразлично употребляются им как синонимы понятию феллах (само по себе, во мнении капитана, бранное слово); только когда речь заходит о телесных их свойствах, например о ловкости Арабов-гребцов, Семен Семенович не может не отдать им справедливости и хвалит, называя чертями.

Савва Азар курил папиросу за папиросой, покуда капитан, не стесняясь его присутствием, распространялся о заслугах гостя, то есть исключительно о любви его к России. Влечение к нам Арабов в самом деле трогательно, ибо стоить вне всяких личных расчетов. Заветная мысль Саввы Азара, конечная цель его жизни — сделаться русским подданными; и не из корыстных видов, как Грек, стремится он к этому; для него звание русско-подданного имеет такое же высокое значение, как в древнем мире звание civis Romanus. Чтоб осуществить свою мечту, он, согласно требованиям нашего закона, проживет в России пять лет; русскому языку он уже выучился и говорить на нем довольно бегло; количество известных ему слов, правда с арабскими окончаниями, тем более изумительно, что в Триполи никто не знает по-русски, а наши пароходы заглядывают сюда раз в неделю.

Иногда проявления любви к России доходят у Арабов до смешного: так трипольский агент Общества Пароходства и Торговли выписал из Одессы самовар и приучил свою семью пить чай.

Вот что рассказал мне Семен Семенович о другом своем приятеле, восьмидесятилетнем Арабе, нештатном вице-консуле нашем в Латакии.

Капитану пришлось однажды доставить ему орден Станислава третьей степени, пожалованный за долгую и усердную службу. О дне выезда Семена Семеновича из ближайшего порта нештатный вице-консул был извещен по телеграфу, и двадцать пять обитых сукном, всячески изукрашенных лодок ожидали на Латакийском рейде прибытия парохода: в одной сидел сам виновник торжества; в другой слуги держали бархатную расшитую золотом подушку; в остальных никого не было. Араб не захотел получить присланную награду на пароходе и пригласил капитана, а равно и всех пассажиров, к себе на дом. У пристани гостей встретила толпа народа, и шествие направилось в город: впереди выступали вице-консул и Семен Семенович с подушкой, на которой лежал крест; по сторонам кавасы с булавами несли зажженные факелы (дело происходило в солнечный день); сзади следовали пассажиры и, от мала до велика, все население Латакии. Придя домой, амфитрион сел на особо приготовленное кресло — чуть не под балдахином, — и капитан возложил на его грудь знаки ордена. Слуги подали шампанское. Хозяин взял бокал, хотел вымолвить что-то, но ничего не сказал, — только слезы закапали на его седую бороду….