Стивен Грэхем - Непознанная Россия

Котлас, однако, оказался жалким городишкой, смахивавшим на глухой базарный поселок в Уэльсе. А мне-то говорили, что это крупный сельскохозяйственный центр, и я ожидал увидеть магазины, театр, главную улицу, огни, людей. Вместо всего этого — большое село, скопище изб в широком поле.

Я переночевал в доме отставного солдата, с полной серьезностью уверявшего меня, что в то время, когда он служил в гарнизоне в Грозном, на второй день Пасхи евреи обязательно съедали по солдату.

"А почему же вы им разрешали?" — поразился я.

"Ну, мы им отомстили. Уж мы им задали, будьте уверены".

Миленькое утешение, подумалось мне. Вот он передо мной — бедный, невежественный преследователь евреев, погромщик. Нечего и сомневаться, что этот человек год за годом сеял ненависть к евреям в этом отсталом городе, почти селе, рассказывая свои небылицы.

Котлас показался мне таким скучным, что я решил отложить отдых, пока не приду в Устюг, большой город на реке Сухоне, что лежал в семидесяти верстах к юго-востоку. И очень мне хотелось посмотреть, что собою представляет Вологодская губерния.

Не скоро я забуду то утро, когда покинул Котлас. Путь лежал по лугам, колосящимся полям, пашне. Все деревенское население находилось в поле, жали и вязали ячмень. Зрелище тяжелого труда предстало перед моими глазами, великое множество согнутых женских спин. Женщины захватывают колосья и жнут их ржавыми серпами, затем умело обвязывают снопы пучком соломы и устанавливают их в копны.

Дорога пролегала по грязи, через ручейки, большие лужи. В одном месте мне пришлось раздеться и нести вещи на плече, и все равно промокло все насквозь. Целью моей была деревня Посегово, в шестидесяти верстах от Устюга, и мужики посылали меня в самых разных направлениях. Двадцать миль бездорожья совершенно вымотали меня. Поля казались нескончаемыми. Минуешь одну группу тружеников, другую, один ряд девушек в красных и белых платьях, другой, третий и так далее. При моем приближении они переставали работать, смотрели, улыбались, приветствовали меня, хихикали, приглашали подойти, поболтать. То был еще один образ России, страны земледельцев.

Во все время пути со мной следовала река Сухона, ее высокие розоватые скалистые берега приятно отличались от бурых берегов Двины. Лес в здешних местах давно, видно, вырубили, плодородная долина расширилась. Было видно, что земля эта кормит множество людей, я миновал не менее трех-четырех десятков деревень — деревни без дорог, парадоксальное сочетание.

В Посегово я ел молоко и хлеб в большой грязной избе, где были только старик да ребенок. Один был слишком стар и слаб, чтобы работать в поле, другой слишком мал, чтобы его туда брать — рискованное положение дел, потому что если бы один дом загорелся, могла бы сгореть вся деревня еще до возвращения работников с поля. Что и случилось в деревне Павлове «уда я попал через месяц.

Из Посегово грязная дорога вела в Красавино, я одолевал ее всю вторую половину дня и вечер. День стоял пасмурный и мое настроение было ему подстать, как вдруг я ощутил свежее дуновение ветра и, подняв голову, увидел, как солнце впрягает в темные тучи белых коней. Прекрасно было это снятие осады. Меня потянуло к музыке и я пел всякую ерунду, приходившую мне в голову, пока я шагал по дороге.

В Лявле Переплетчиков научил меня лаять по-собачьи, лай и мяуканье стали одним из моих самых любимых развлечений. Я постоянно практиковался в лае, заставляя холмогорских быков становиться в боевую позу, распугивая свиней, зля собак, кошки же, наоборот, спешили убраться подальше, ведь я лаял так правдоподобно, что мог бы обмануть весь скотный двор. И, разумеется, я забавлял чумазых деревенских мальчишек, правда, в этом случае я рисковал, что меня могут принять за беса.

Из сказанного читатель поймет, что я вовсе не странствовал по дорогам с серьезностью деревенского священника, и если я не передаю все проделки и веселые выходки вашего покорного слуги наравне с серьезными наблюдениями и размышлениями, так это потому, что есть более важные вещи.

Ночевал я в Красавино, в доме старой женщины, которая, прежде чем лечь в постель, стала на колени перед иконой и долго вслух молилась, целуя пол. При этом она надела длинную белую ночную рубашку, что вообще-то необычно для русских, ибо они спят обычно просто в нижнем белье. Сама она спала на тюфяке, расстеленном на полу, однако, мне постелила две овечьи шкуры на двух лавках. Лавки постоянно разъезжались, а уж что делали насекомые...

Наутро старая дама полюбопытствовала, хорошо ли мне спалось, и я ответил, что меня беспокоили тараканы. Она явно удивилась, очевидно, ее тараканы не беспокоили. Она к ним привыкла. Тем не менее, когда я предложил ей деньги за ночлег и завтрак, старушка отрицательно покачала головой: "Нет, нет, это Бог дал, а не я".

Я снова двинулся в путь, размышляя по дороге о том, как меня принимают. У меня был мешочек с мелкой монетой, и я рассчитывал тратить по шесть пенсов в день. Но до сей поры житье стоило мне гораздо меньше.

Ничто не поражало меня в моих скитаниях так сильно, как повсеместное гостеприимство. Можно пройти всю Россию вдоль и поперек, ночевать каждый день в другом доме и ни разу не столкнуться с отказом в еде или приюте, хотя бы у вас не было и фартинга в кармане. Я уже рассказывал, как часто я встречал богомольцев, годами находящихся в благочестивых странствованиях. Подобный образ жизни очень далек от жизни англичан, от жизни любого коммерциализировавшегося народа.

Свобода, столь превозносимая в наши дни, есть ничто другое, как свобода коммерции, свобода организовывать труд, свобода строить фабрики, свобода ввозить машины, свобода работать по двенадцать часов в день вместо трех, свобода быть богатым.

Русские крестьяне — самые бедные, самые неграмотные люди в Европе, и вместе с тем они всем довольны, необычайно гостеприимны и милосердны. Давайте же рассмотрим как следует, к чему желали бы их привести социал-демократы.

Прежде всего они полагают, что мужик беден по той причине, что все полевые работы выполняются вручную. Он пашет старым деревянным плугом, жнет серпом, молотит цепом. Социал-демократы предлагают: "Давайте внедрим американские сельскохозяйственные машины, дадим мужику возможность заработать наравне с канадским сборщиком урожая. Земледельческие работы можно выполнять с помощью одной пятой существующего количества крестьян. Пусть те четыре пятых, освобожденных машинами, идут в города, находят себе работу на фабриках. В России сто миллионов крестьян, однако тот же урожай можно получить с помощью двадцати миллионов. В настоящее время мужик зарабатывает двадцать фунтов в год, тогда же каждый из двадцати миллионов заработает сотню в год и сравняется с фермерами из других стран".