Дмитрий Быстролетов - В старой Африке

Из листвы на него в упор глядели два глаза. Огромных от внутреннего напряжения. Слегка покрасневших от беззвучных рыданий. Минуту они смотрели друг на друга. «Фламани»… — прошептали побелевшие губы. Потом лежащий застонал, поднялся на четвереньки и пополз в кусты. Гай завинтил пробку фляги и вышел на дорогу.

— Разве это экономически выгодно? — спросил он Эверарта. — Из-за одного дерева портят десятки других!

— Выгодно. Это дерево будет продано, а те ничего не стоят.

— А когда нарастут новые деревья?

— Никогда. Девственная гилея не возобновляется. Вторичные деревья не бывают равноценны первичным: сначала вырастут деревья помельче, а потом захиреют и оставшиеся вокруг них экземпляры. Гилей заменяются только мелколесьем.

— А дальше?

— Мелколесье сменит кустарник, кустарник — саванна.

Они закусывали, сидя на стволе сломанной пальмы. С этого места хорошо была видна дыра в плотной стене леса и выползавшие оттуда обрубки, катившиеся по шоссе в деревню и дальше, в речной порт, к морю, в Европу. Зримо, почти осязаемо лес истекал древесиной, редел и отступал.

— И надолго этого хватит?

— Как сказать. Концессионеру нужны доходы сейчас, а не потом.

— А вместо саванны образуется сухая степь, вместо степи — пустыня. Сахара наступает на Конго. Здешние реки мелеют— Убанги, Шари и даже озеро Чад осуждено на скорое исчезновение. В должное время Сахара придет вот сюда, господин сержант.

Эверарт равнодушно покосился на пышную влажную стену леса.

— Я не лесной концессионер, а жандарм нужен и в Сахаре.

После еды они закурили.

— А что вы скажете о людях? После порубки одного дерева на месте осталось около десятка рабочих!

— Отлежатся…

— Но экономическое значение потери рабочей силы? Рабочего времени? — Его не существует. Пригонят новых рабочих. Расходы на доставку невелики, а жратва…

— Совсем ничего не стоит?

— Стоит. Мсье Чонга уже нажил свой первый миллион франков. Видели его дома? Завтра будете в Чонгавиле: банановые моторы — выгодные машины. Недаром негров еще у нас называют ходячими деньгами…

Гай не стал смотреть, как раздают рабочим бананы и отварные бобы: это была заправка моторов горючим, но преступная заправка. Количество затраченной энергии во много раз превышало калорийность этой жалкой пищи. Если в лесу рабочих грабила бельгийская концессионная компания, то сейчас их грабил мсье Чонга. В памяти возникли пылающие ненавистью глаза африканцев. «Я не знаю, каким образом и когда, но они обязательно победят, ведь дело только в понимании ими необходимости борьбы за свободу. Надо пробудить сознательность масс, и ничего больше: придет сознательность — придет и спасение, ибо тогда начнет действовать арифметический фактор числа. Их больше! Но как я могу содействовать пробуждению такого сознания?»

Доктор, конечно, так и не удосужился выдать старшине справку о медико-санитарном состоянии носильщиков, и поэтому поздно вечером Гаю все-таки пришлось, скрепя сердце, отправиться в домик, где жили эмигранты. В их окнах слабо светился огонек. У дверей сидели на траве и зевали во весь рот Машка и Гнедой. Гай толкнул незапертую дверь. Оба хозяина валялись голыми на пышной душистой зелени. Между ними путешествовала уже известная фляга. На гвоздях болталось грязное платье доктора и висел костюм графа. На подоконнике горела прилепленная стеариновая свеча, в углу аккуратно лежали рядышком щегольской футляр с музыкальным инструментом и опрятный сверток бумаги, видимо с утюгом и мылом.

— А-а, желанный гость! — приветливо закричал доктор при появлении Гая. — Скорей снимайте штаны!

Гай вопросительно поднял брови.

— Неужели не понимаете? Зеленые пятна испортят ваше западноевропейское великолепие. Эй, Машка! Иди сюда! Принеси охапку для господина! В два счета, ну! А вы сделайте для начала глоток, но предупреждаю: чистейший спирт, а на закуску — рукав! Вот так, смотрите! Поняли?

Гай отклонил столь радушное предложение и изложил суть дела.

— Вот оригинал. Ну-ну, удивили! Да ведь уже ночь. Бросьте эту чепуху, давайте выпьем и поговорим!

Девушка принесла охапку веток, и Гай, видя, что быстро справку ему не получить, присел, постелив под себя носовой платок.

— Эх, жалко, что я продал нашу мебель американским киношникам! — начал волосатый толстяк. — То есть не нашу, конечно, а прохвоста Чонга. Вы удивлены, мсье? Конечно, дом и мебель принадлежат этому пирату, мы с Даленом — только постояльцы. Обычные белые постояльцы у черного хозяина: не платим ни гроша, и нас не выгоняют. Раньше такое положение здесь существовало из-за того, что негр считал честью содержать белого человека. Теперь они делают это из-за идиотского добродушия. К тому же, белый человек никогда не отказывается платить вообще, он только не хочет платить именно сейчас. Но вообще — о, вообще он за оплату, таков непреложный принцип нашей морали, принцип белого человека. Не так ли, граф?

Граф не ответил. Доктор сделал большой глоток спирта, вытер губы сивой шерстью руки и вдруг захохотал:

— Хо-хо-хо! Вы бы только видели, дорогой мсье, рожу, которую хам Чонга состроил, когда увидел пустую комнату. Ему донесли, и он забежал сюда убедиться. Долго он смотрел на пустую комнату, сняв синие очки и протирая глаза шелковым платком. Потом изрек: «Я сам гениальнейший комбинатор весьма мирового значения, но продать чужую мебель в джунглях — это может сделать только иностранец». Хоть и бельгийский выкормыш, но далеко не дурак! Хо-хо-хо! Правда?

Дален молчал, упершись глазами в потолок. Толстяк не глядя подписал заготовленную Гаем бумагу, положив ее на волосатое пузо.

Высокий негр сидел на камне, поставив меж ног большой деревянный барабан. Он наклонил голову и закрыл глаза. Потом вдруг ударил колотушками, и в тяжелый мокрый воздух посыпался каскад звуков — мелкая дробь и сильные протяжные удары.

Вдруг барабанщик смолк и поднял голову. Издали, через лесные дебри, донеслась ответная россыпь звуков.

— Ну? — спросил старшина Эверарт.

— Все понял. Передаст в деревню. Можно выходить, начальник.

Это был гудугудист: на барабанах негры передают все новости из поселка в поселок. Промежуточные посты расставлены на нужных расстояниях, и барабанный язык гудугуду, тайна которого известна немногим туземцам, соединяет здесь людей как наш телефон.

Впереди цепочки людей, растянувшейся по тропинке, выступал капрал Мулай с боевым оружием наготове: он должен был не только вести, но и защищать отряд. Потом шли двадцать три носильщика с тюками на головах. Позади Гай с картой у пояса, компасом на груди и охотничьим ружьем в руках.

У капрала на груди висел второй компас. Позднее, когда они пошли без дороги, Гай давал Мулаю направление и затем проверял по своему компасу правильность продвижения, два-три раза в сутки определял местонахождение экспедиции по солнцу или звездам. Сзади Гаю была хорошо видна вся цепочка людей, падение тюка с головы или скольжение человека на сырой почве. Окрик — и все останавливаются, подтягиваются к головному, отдыхают несколько минут и затем снова вперед. Между Гаем и капралом была договоренность о сигналах свистками. Вскоре значение свистков стали понимать все, и это упростило и упорядочило управление. Выявились особенности характера — сварливость одних, лень других, безрассудность третьих. Через несколько дней механическое соединение двадцати пяти человек в одну цепочку превратилось во внутреннюю сплоченность трудового коллектива, и Гаю казалось, что так они могли бы идти месяцы и годы.