Владислав Корякин - Русанов

В сентябре погода окончательно испортилась — день за днем проходили в нескончаемых снегопадах. Охота становилась все менее успешной, дичи в округе почти не осталось. Настал день, когда удалось настрелять лишь дюжину чаек. Однако за предшествующие дни и недели удалось настолько сэкономить экспедиционный провиант, что на ужин подали добычу с жареным картофелем и луком — полярники также не чужды маленьких житейских удовольствий. С улучшением погоды 4 сентября «Полярная» перешла в залив Шуберта, типичный фиорд с высокими отвесными берегами-стенами, который показался путешественникам мрачным и негостеприимным. Здесь, как и в соседнем заливе Брандта, Русанов продолжил барометрическое нивелирование, пока очередной снегопад не прерывал любые полевые работы. На общем фоне торжества зимы выпадали редкие минуты затишья, когда вечерами у костра можно было насладиться кружкой горячего какао с консервированным молоком — видимо, Русанов первым ввел этот напиток в рацион питания российских полярников. В заливе Брандта избавились от фансбота, его «бренные останки», которым так досталось при буксировке, были оставлены здесь за непригодностью для дальнейшего использования.

Экспедиция неумолимо приближалась к своему завершению. 8 сентября «Полярная», полностью оправдав все возложенные на нее надежды, гордо вошла в восточное устье Ма-точкина Шара, чтобы бросить якорь на очередной стоянке у мыса Дровяной, напоминавшем о погибших от цинги участниках экспедиции Розмыслова.

Хотя до конечной цели — становища Поморского — оставалось чуть больше полсотни километров, еще три дня Русанов потратил на работы в проливе, выполнив здесь южнее устья реки Шалонник промер, а также детальное барометрическое нивелирование береговых террас. По долине, начинающейся у Переузья, он поднялся к ее верховьям вплоть до ледника, получившего от геологов в 50-е годы прошлого века имя академика Ферсмана. Он явно замыслил какую-то обширную работу еще по результатам предшествующих экспедиций и теперь стремился пополнить ее свежим фактическим материалом — возможно, это та самая, которая стала его последней посмертной публикацией в «Ежегодном географическом обозрении» 1921 года на французском языке. Даже в день прибытия в Поморское он задержался у мыса Моржовый для обследования загадочных палеозойских конгломератов, разгадка происхождения которых должна была добавить очередную страницу в геологическую историю архипелага.

У Крестов встретили первый ненецкий чум, а в нем застали брата Вылки. Спустя еще два часа немногочисленные обитатели Поморского в устье реки Маточки высыпали на берег встречать старого друга Русанова — впервые за пять последних лет он не посетил это место с первым рейсовым пароходом, задержавшись до конца лета. Само собой, на долю Вылки, отсутствовавшего здесь больше года, досталось немало внимания земляков. Однако Русанов задержался здесь не надолго. Его последние осенние маршруты уже по выпавшему снегу прошли по Паньковой Земле на побережье Баренцева моря в изучении девонских отложений, которые, судя по полученным им данным, протянулись полосой вдоль всей Новой Земли от Карских Ворот на юге вплоть до мыса Желания на крайнем севере архипелага. Прорезанные во многих местах вторжениями расплавов диабаза, они могли оказаться потенциальными носителями асбеста, меди и свинца, значение которых в будущем должно было определяться конъюнктурой рынка и общими запросами экономики страны. Еще один результат закончившегося полевого сезона — проблема наличия каменного угля на Новой Земле была окончательно похоронена, как в теории, так и на практике. Уступая в этом давнем споре своему оппоненту академику Чернышеву, Русанов вполне мог гордиться своим самостоятельным вкладом в геологию архипелага, обретая права научного лидера на Новой Земле на десятилетия вперед.

Успешный сезон, ничего не скажешь… 21 сентября, когда снег уже завалил окрестные горы и равнину вплоть до моря, ставшего из голубого мрачно-серым и сумрачным, обитатели Поморского услышали долгожданный гудок «Королевы Ольги Константиновны». А в это время Русанов подводил итоги своих пятилетних поисков на архипелаге, которые он сформулировал так:

«Для того чтобы ориентироваться и продуктивно работать в совершенно необследованной стране, необходимо с ней познакомиться хотя бы в самых общих чертах, необходимо ее пересечь или обойти в главных направлениях. И лишь после такой предварительной, чисто рекогносцировочной работы, можно приступать к подробным исследованиям отдельных пунктов, наиболее интересных и важных в научном или практическом отношении. Иначе все исследование носило бы случайный характер. Без общего предварительного обзора нельзя сказать заранее, какие пункты заслуживают подробного изучения, а какие нет.

Одним словом, не желая вести работу наугад и слепо, я вынужден был начать общим рекогносцировочным обзором всей Новой Земли, каковой мной и был выполнен» (1945, с. 219). Строг к себе был Владимир Александрович Русанов, очень строг, и нам завещал…

Не подозревая того, что это была его последняя экспедиция на Новую Землю, он выступил в декабре 1911 года на совещании у управляющего Архангельской губернией Н. Ю. Шильдер-Шульднера (заменившего Сосновского в связи с переводом последнего в Одессу) с предложениями по детальному обследованию губы Саханихи на основе имеющихся данных и собственных теоретических соображений. Мог ли он думать, что его время на Новой Земле уже истекло… События вскоре развернулись таким образом, что пришлось даже отодвинуть личные дела, которые звали его в Париж, ибо новые горизонты открывались перед ним на его полярной службе России. Он сам выбрал свою судьбу в сухой казенной бумаге.

«Директору департамента общих дел МВД Е. Г Шинкевичу.

В ответ на предложение Вашего превосходительства от 9 февраля 1912 года за № 217 прнять руководство организуемой Вашим ведомством экспедицией на Шпицберген, я спешу уведомить, что для личных переговоров по этому вопросу приеду в С. — Петербург в конце февраля с. г.» (1945, с. 289)

Начиналась последняя глава его биографии.

Три нации претендуют на открытие Шпицбергена, который в старых русских письменных источниках называют Грумантом. Норвежцы с 20-х годов прошлого века официально именуют этот архипелаг Свальбардом. Однако единства среди историков по поводу первооткрытия архипелага нет. Англичанин Гвин Джонс высказался по указанной проблеме следующим образом: «Можно считать достоверным фактом ту точку зрения, по которой исландцы предпринимали экспедиции к различным участкам восточного берега Гренландии и Свальбард располагался вблизи Скоресбисунда». Эту точку зрения позднее подтвердил наш российский историк и археолог В. Ф. Старков, обнаруживший в зарубежных архивах старинные карты, на которых таинственный Свальбард располагался именно на восточном побережье Гренландии, как это утверждал еще Гумбольдт. Причины, по которым норвежцы, осуществляющие ныне суверенитет над Шпицбергеном, именуют его Свальбардом, американец Раймонд Рамзай объяснил следующим образом: «В 1194 году во время одного из путешествий где-то к северу от Исландии была открыта земля, которую назвали Свальбард. Весьма вероятно, что это была какая-либо часть восточного берега Гренландии или же грозный скалистый остров, ныне называемый Ян-Майен. Но начиная с 1890-х годов, семь столетий спустя после ее открытия, правительство Норвегии официально настаивает на том, что Свальбард — это Шпицберген, и приводило этот довод в качестве основательной причины дая предъявления прав на владение этим островом, ссылаясь на то, что первыми его открыли скандинавы. Такое отождествление, мягко говоря, весьма сомнительно» (Рамсей, 1977, с. 173).