Том Стоун - Греция. Лето на острове Патмос

Другими словами, мне дали понять, что пора распрощаться со славным прошлым, когда я мог спокойно пойти в «Орион» и отметить наш приезд с друзьями. Теперь я был мужем и отцом ни много ни мало двоих детей, и нельзя было забывать, что сейчас я приехал на Патмос по делу.

Я покорно прошел за Теологосом, женой и детьми через порт туда, где покачивалась на волнах новенькая лодка «Пандора-2», и загрузил в нее все вещи. Заурчал мотор, и лодка двинулась во тьму. Позади медленно меркли огни Скалы, словно последние отрывки из передачи о путешествиях, когда голос за кадром вкрадчиво произносит: «Итак, мы с вами прощаемся с…».

В следующий раз мне было суждено увидеть ночные огни Скалы только в середине августа. Впрочем, в тот момент я об этом еще не догадывался.

Стояла безветренная погода, мотор на лодке был мощный, и она быстро скользила по гладкой темной воде. «Пандора-2» определенно на несколько порядков была лучше своей предшественницы. В каждой ее детали, в каждом узле — в моторе, медной арматуре, двухстороннем радиопередатчике, стоявшем на полке внутри просторной рубки, я чувствовал присутствие своих ста пятидесяти тысяч драхм. На иллюминаторах висели яркие, покрытые цветочным узором ситцевые занавески, а на скамейках вдоль бортов и по центру в тон им лежали подушки. Между двумя передними окнами горел маленький электрический светильник, сделанный в форме масляной лампады, освещавший медные часы в виде штурвала, а над ним висела икона святого Николая, копия той, что много лет назад выбросило море на северный берег Патмоса — продуваемую всеми ветрами землю, где родился Теологос. Поговаривали, что икона обладает чудотворными свойствами и особенно защищает тех, кто терпит в море бедствие.

Прежде внутри «Пандоры» могло сесть максимум восемь человек, «Пандора-2» легко вмещала пятнадцать, а на палубе могло разместиться еще больше. Теологос явно намеревался немало заработать на туристах, которых собирался катать летом. Я ему не завидовал. Мы оба заключили сделку, рассчитывая получить выгоду, и вот теперь я своими глазами видел первый принцип капитализма: вложенные деньги привели механизм в действие — они пошли Теологосу, судовладельцу, поставщику продуктов. Вскоре их получат и его сыновья. Я чувствовал прилив гордости при мысли о том, что, быть может, первые деньги, которые они заработают за свою жизнь, они получат с зарплаты, которую им выплачу я.

Я глянул на ребят, которые сидели вместе в противоположной части кабины и разговаривали с Сарой, пытаясь произвести на нее впечатление. Савас, которому уже исполнилось пятнадцать лет, пошел в мать — у него были темные волосы, карие глаза, длинные черные ресницы и румяные щеки. Ламброс, младше его на год, был столь же румян, но во всем остальном черты его лица выдавали его русоволосых и голубоглазых предков-дорийцев. Тогда как Савас казался маленьким, изящным и хрупким, в Ламбросе уже чувствовалась сила и мощь, которой бы позавидовал футболист. В поведении обоих сыновей Теологоса была заметна некая мягкость и кротость, словно мать по-прежнему их опекала, облегчая тяготы их существования.

Когда мы впервые познакомились, им было примерно как Саре, но они уже вовсю помогали отцу в казалось бы бесконечной череде важных дел — они скоблили, конопатили и красили лодку, подновляли таверну, пытались сделать ее лучше, например срубив дававший тень раскидистый тамариск, что явилось серьезной ошибкой. Мальчики помогали отцу по хозяйству в поле — у Теологоса на краю долины имелся участок земли, где помимо грядок с помидорами, тыквами, перцем, баклажанами и луком он держал кур, осла и уже упоминавшегося мной поросенка, которого он откармливал все лето отходами с кухни.

Покончив со всеми этими делами, мальчики отправлялись в таверну, чтобы помочь на кухне матери и старшей сестре — стеснительной румяной Феодоре.

В те редкие случаи, когда Теологос уезжал по делам с острова, мальчики всегда прыгали от радости, поскольку им с молчаливого одобрения матери предоставлялся шанс просто побыть детьми. Догадаться, в отъезде ли Теологос или нет, не составляло никакого труда. Как только «Пандора» скрывалась за мысом, Савас с Ламбросом срывали с себя одежду и, оставшись в одних рваных шортах, бежали на пляж, чтобы окунуться в море. Кожа у них была белой, без всяких следов загара.

Теперь они уже почти стали мужчинами. Мальчики взяли на себя роль старших братьев и развлекали Сару всю дорогу, пока лодка медленно скользила по морю в направлении к Ливади.

Сара говорила по-гречески гораздо лучше меня, поэтому мы не беспокоились, что она останется в одиночестве. На Крите у нее осталась куча друзей, с которыми она свела знакомство на улицах Ретимно. Недавно я видел, как она прыгала через маленький костер — один из тех, что разводили в День святого Лазаря. Меня такое не заставишь сделать даже под страхом смерти.

Сара весьма болезненно восприняла известие о том, что мы проведем лето на Патмосе, вдали от ее друзей, но сейчас она, похоже, уже изменила мнение. Она устроилась между мальчиками и живо с ними разговаривала, строя глазки, — кокетство, данное женщинам природой, имеется в избытке даже у семилетних девочек.

Мы переглянулись с Даниэллой и улыбнулись. Одной проблемой стало меньше. Вместе с тем Мэтт по-прежнему неподвижно лежал у нее на коленях, зажав во рту соску, с которой ему еще предстояло расстаться — ведь нашему сыну совсем недавно исполнилось два года.

На прежней лодке мотор грохотал и стучал как зенитный пулемет, новый работал значительно тише, однако все равно был достаточно шумным, и поэтому, чтобы тебя слышали, приходилось переходить на крик. Общаться подобным образом было тяжело, поэтому все в конечном счете погрузились в молчание, уступив место мерному шелесту прибоя, ритмичному тарахтению поршней двигателя и мерцанию звезд, густо усыпавших ночное небо. На корме, положив руку на штурвал и вглядываясь вперед, стоял Теологос. Его силуэт темнел на фоне небесного свода.

Когда мы преодолели около тридцати километров, показалась Ливади, жители которой уже спали крепким сном. Если не брать в расчет разбросанные по долине огоньки-фонарики, освещавшие главную дорогу и тропинки, основным источником света, как всегда, была «Прекрасная Елена», заливавшая ярким сиянием кусок шоссе и пляжа.

На маленьком пирсе стояла Деметра, которая пришла, чтобы встретить нас и подхватить швартовый трос. Она оказалась миниатюрной жилистой женщиной сорока с лишним лет, с бледно-голубыми глазами, румяными щеками и золотыми зубными коронками, которые вспыхивали всякий раз, когда она улыбалась, а такое случалось довольно часто. Она всегда прикрывала непокорные вьющиеся каштановые с проседью волосы платком, поскольку в противном случае они бы торчали у нее в разные стороны. Деметра была очень напористой и энергичной, она разговаривала резко, словно с каждым словом подстегивала тебя. Долгие годы она жила в браке с грязным, бедным, худым и вечно печальным крестьянином, у которого на одном глазу была катаракта. Детей они так и не прижили. В один прекрасный день оказалось, что Теологос взял ее на работу к себе в таверну. Можно было догадаться, что между ней и крестьянином все кончено, хотя время от времени он проходил мимо таверны и в конце концов однажды даже зашел перекусить.