Джек Лондон - Cердца трех

Но им не суждено было отвести куда-либо своих пленников.

Послышались радостные возгласы, и на арене появились жандармы начальника полиции, сам начальник и Альварес Торрес. Затрещал отрывистый, горячий, быстрый говор; оба отряда преследователей одновременно и спрашивали, и давали объяснения. И среди полного столпотворения, когда говорили все, но никто не мог понять другого, Торрес, с кивком по адресу Генри и с торжествующей насмешкой в сторону Фрэнсиса, величественно встал перед Леонсией и отвесил ей низкий поклон с почтительностью истинного гидальго.

— Слушайте, — сказал он вполголоса, когда она сделала жест отвращения. — Не поймите меня ложно. Не принимайте меня за того, кем я никогда не был. Я здесь, чтобы спасти вас от всего плохого, что может с вами случиться. Вы — царица моих грез. Я умру за вас и умру с радостью, хотя с еще большей радостью я хотел бы жить ради вас.

— Я вас не понимаю, — коротко ответила она. — Не понимаю, почему речь может идти о жизни или смерти. Мы не сделали ничего плохого — ни я, ни мой отец. То же касается Фрэнсиса Моргана и Генри. И поэтому, сеньор, здесь не может быть и речи о жизни и смерти.

Генри и Фрэнсис, стоявшие очень близко к Леонсии, вслушивались в ее разговор с Торресом и, несмотря на всеобщий шум и гам, улавливали его обрывки.

— Не забывайте, однако, о смерти, грозящей Генри Моргану, — настаивал Торрес. — Достоверно известно, что он присужден к смерти за убийство Альфаро Солано, который был вашим родным дядей и родным братом вашего отца. Спасти Генри Моргана невозможно, но Фрэнсиса Моргана я мог бы наверняка спасти, если только…

— Если? — спросила Леонсия, едва не заскрежетав зубами. Она была похожа в эту минуту на тигрицу.

— Если вы будете милы со мной и выйдете за меня замуж, — сказал Торрес с поразительной твердостью, хотя оба гринго, правда, беспомощно, с руками, связанными за спиной, уставились на него и в их глазах читалось одинаковое желание убить его на месте. Быстро взглянув на обоих Морганов и убедившись в их полной беспомощности, Торрес в порыве страсти схватил Леонсию за руку и стал ее убеждать.

— Леонсия, в качестве вашего супруга я смогу сделать что-нибудь и для Генри. Возможно, мне даже удастся спасти ему жизнь, если он согласится немедленно уехать из Панамы.

— Испанская собака! — захрипел Генри, пытаясь освободить связанные за спиной руки.

— Американский пес! — воскликнул Торрес и наотмашь ударил Генри по зубам.

В мгновение ока Генри выбросил вперед ногу и дал Торресу такого пинка в бок, что тот отлетел в сторону Фрэнсиса, который также быстро лягнул его со своей стороны. Торрес летал взад-вперед, как волан между двумя ракетками, отбрасываемый ногами обоих Морганов, пока жандармы не схватили их и не стали избивать, пользуясь их беспомощностью. Торрес не только подбодрял жандармов, но даже выхватил свой нож. Закипела оскорбленная латинская кровь, особенно горячая у испаноамериканцев, и дело закончилось бы кровавой трагедией, если бы неожиданно не появилось десятка два вооруженных людей — они сразу же овладели положением. Некоторые из таинственных пришельцев были одеты в куртки и штаны из хлопчатобумажной ткани, другие — в холщовые плащи с капюшонами.

Жандармы и гасиендадо в страхе попятились, крестясь и бормоча молитвы и восклицая:

— Слепой Бандит! Справедливый! Это его люди! Мы пропали!

Многострадальный пеон выскочил вперед, упал на свои окровавленные колени перед человеком с суровым лицом, который, судя по всему, был предводителем людей Слепого Бандита. Из его уст полились поток громких жалоб и мольбы о правосудии.

— Знаешь ли ты, к какому правосудию взываешь? — гортанным голосом спросил его предводитель.

— Да, это Жестокое Правосудие, — ответил пеон. — Я знаю, что значит обратиться к Жестокому Правосудию, и все-таки я к нему обращаюсь, потому что ищу справедливости, и мое дело правое.

— И я требую Жестокого Правосудия! — воскликнула Леонсия со сверкающими глазами и, обращаясь к Фрэнсису и Генри, вполголоса добавила: — Каково бы ни было это Жестокое Правосудие!

— Едва ли оно может быть пристрастнее того, какого можно ожидать от Торреса и начальника полиции, — ответил Генри тоже вполголоса. Потом он смело выступил вперед и громким голосом обратился к предводителю в надвинутом на лицо капюшоне:

— И я требую Жестокого Правосудия!

— И я тоже, — пробормотал Фрэнсис сначала тихо, а затем повторил свое требование громко.

С жандармами в этом деле, по-видимому, не считались. Что касается гасиендадо, то они также выразили готовность подчиниться приговору Слепого Бандита, каким бы этот приговор ни был. Запротестовал только начальник полиции.

— Вы, может быть, не знаете, кто я, — волнуясь, чванно заявил он. — Я — Мариано Веркара-э-Хихос, — носитель старинного славного имени, — служу долго и честно. Я начальник полиции Сан-Антонио, лучший друг губернатора и пользуюсь большим доверием правительства Панамской Республики. Я — закон. Есть только один закон и одно правосудие — это закон и правосудие Панамы, а не Кордильер. Я протестую против произвола, который вы называете Жестоким Правосудием. Я пошлю отряд против вашего Слепого Бандита, и сарычи будут клевать его кости в Сан-Хуане.

— Не забывайте, — саркастически предупредил Торрес раздраженного начальника полиции, — что это не Сан-Антонио, а Юкатанские леса. И что у вас нет войска.

— Не были ли эти двое несправедливы к кому-нибудь из тех, кто обращается к Жестокому Правосудию? — резко спросил предводитель.

— Да, — торжественно заявил пеон. — Они меня избивали. Все меня били. И они меня били. И без всякой причины. Мои руки в крови. Мое тело исцарапано и изодрано. Я снова взываю к Жестокому Правосудию и обвиняю этих двух людей в несправедливости.

Предводитель кивнул и дал знак своим людям обезоружить пленников.

— Справедливости! Я требую справедливости! — закричал Генри. — Мои руки связаны за спиной. Пусть либо у всех будут связаны руки, либо ни у кого. Кроме того, очень трудно идти со связанными руками.

Тень улыбки скользнула по губам предводителя, когда он приказал своим людям развязать путы, которые явно свидетельствовали о неравенстве среди его пленников.

— Уф! — вздохнул Фрэнсис, с улыбкой обращаясь к Генри и Леонсии. — Я смутно припоминаю, что где-то миллион лет тому назад я жил в спокойном городишке под названием Нью-Йорк; мы наивно считали себя отчаянными сорванцами, потому что с упоением играли в гольф, казнили раз полицейского инспектора электричеством, боролись с тайными обществами и объявляли простую игру, имея семь верных взяток на руках.

Через полчаса они вышли на высокий хребет, откуда открывался вид на окружающие высокие горы.