Пол Теру - По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны. книга 1

Над поездом возвышался громадный перевал Хай Ван («Облачный перевал») — нерукотворное укрепление, ограждающее Дананг с севера, точно римская стена. Если бы вьетконговцы прорвались через перевал, путь на Дананг был бы им открыт. А вьетконговцы уже стояли лагерем на дальних склонах и выжидали. Как и в других местах между Хюэ и Данангом, в самых великолепных, самые живописных горах и долинах шли — да и сейчас идут — самые жестокие бои. После Хай Вана мы въехали в длинный туннель. Я тем временем прошел весь поезд от хвоста до головного вагона, перебрался на дизельный локомотив и вышел из кабины на открытую переднюю площадку — этакий балкон. Над моей головой ярко сиял прожектор. Огромная летучая мышь, отцепившись от потолка туннеля, ошалело заметалась в воздухе взад-вперед. Она подлетала к стенкам и шарахалась в сторону, удирая от ревущего тепловоза. Потом зверек резко спикировал и, чиркнув крылом по рельсам, снова набрал высоту. Впереди уже маячил свет — туннель кончался. Локомотив с каждой секундой все больше нагонял летучую мышь. Казалось, это деревянная игрушка с бумажными крыльями и моторчиком внутри, и что завод у нее кончается. Летучая мышь промелькнула футах в де-сити перед моими глазами — перепуганное бурое существо, молотящее по воздуху костлявыми крыльями. Изнемогая, она снизилась еще на несколько футов и, освещенная светом из устья туннеля — светом, которого она видеть не могла, — сложила обессилевшие крылья, немного пролетела по инерции вперед и тут же упала под колеса.

«Безрадостный проспект» проходил поверху, по земле; мы же, выбравшись из туннеля, промчались по голому, без единого деревца мысу и въехали на мост Нам Хо: пять черных пролетов, окруженных исполинскими венками из заржавевшей колючей проволоки оборона от диверсантов-ныряльщиков. То были унылые пустоши на подступах к Данангу — мрачные кварталы интендантских баз, где ныне разместились части южновьетнамской армии и просто сквоттеры; хибарки, сооруженные сплошь из материалов военного назначения: мешков с песком, пластиковых тентов, ржавых листов железа с штампами «Армия США», ящиков и жестянок с аббревиатурами, означающими названия гуманитарных организаций. Дананг оттеснили к морю, а все деревья в округе нещадно вырубили. «Загубленный город» — невольно подумал я.

Война заставила вьетнамцев освоить искусство мародерства и грабительских набегов. Мы сошли с поезда на городском вокзале и, пообедав, поехали с одним чиновником-американцем в южную часть города, где раньше в нескольких крупных военных городках были расквартированы войска. Когда-то здесь жили тысячи американских солдат, а теперь ни одного, но в казармах яблоку негде упасть: здесь обосновались беженцы. Ремонтом никто не занимается, и базы в ужасном состоянии — все разворочено, точно после артобстрела. На флагштоках трепыхается белье, окна разбиты или заделаны фанерой, еду готовят на кострах, разведенных посреди дороги. Беженцы, которым не достались столь завидные жилища, приютились в крытых грузовиках, с которых сняты колеса. Страшно воняет нечистотами — базы можно найти по запаху за двести ярдов.

— Когда американцы начали собирать вещи, эти уже ждали у ворот и вон там, у забора, — сказал чиновник. — Точно саранча или даже не знаю кто. Едва ушел последний солдат, они ринулись внутрь, обчистили склады и заняли дома.

Беженцы благодаря своей смекалке и сноровке разграбили казармы, а вьетнамские государственные служащие благодаря своим связям — госпитали. В Дананге (а затем в порту Ньа Транг на юге страны) мне рассказывали, что сразу после ухода американцев, в тот же день из госпиталей вынесли все, что можно было утащить: лекарства, кислородные подушки, одеяла, кровати, медицинское оборудование. На рейде уже стояли китайские суда, куда и перенесли эти трофеи. Добычу увезли в Гонконг и перепродали. Но есть высшая справедливость: как мне поведан один швейцарский бизнесмен, часть разворованных лекарств и медицинской техники из Гонконга попала в Ханой. Что сталось со служащими, которые нажились на этой краже, не знал никто. В некоторые истории о мародерстве просто не верилось; но истории о разграбленных госпиталях я поверил, поскольку ни один американский чиновник не соглашался сообщить мне адрес действующего госпиталя или больницы, а кому такие вещи и знать, как не американцам.

Разгромленные военные городки, кишащие вьетнамцами, тянулись вдоль дороги на несколько миль. Было заметно, что казармы наскоро перестраиваются: тут в стене пробит дверной проем, там целый барак разобран, чтобы из его частей сколотить десяток хлипких хижин. Эти военные городки изначально возводились как времянки: сосновые доски потрескались от сырости, металлические листы заросли ржавой коростой, забор покосился… а уж эти вьетнамские хибары протянут еще меньше. Если деморализованные американские солдаты, обитавшие в этих ужасных казармах, заслуживали жалости, то тем, кто унаследовал всю эту рухлядь, вообще нельзя не посочувствовать.

В барах с грязными, в точечках мушиного помета табличками, которые сулили «Холодное пиво», «Музыка!». «Девушки!», не было посетителей. Похоже, почти все эти заведения уже прогорели, но настоящий упадок Дананга я увидел лишь к вечеру, когда мы поехали на пляж. Там, в пятидесяти футах от ревущего прибоя стояло практически новехонькое бунгало. Этот уютный домик построили для одного американского генерала, который недавно отбыл к новому месту несения службы. Как звали этого генерала? Никто не знал. А кому теперь принадлежит бунгало? Этого тоже никто не знал, но Кобра-1 предположил: «Наверно, какой-нибудь крупной шишке из южновьетнамских военных».

У крыльца скучал часовой-вьетнамец с карабином, а позади него на столике выстроилась целая коллекция бутылок: водка, виски, имбирное пиво, содовая, графим с апельсиновым соком и ведерко со льдом. Из комнат слышался смех: слегка нетрезвый и какой-то вымученный.

— Похоже, кто-то сюда въехал, — сказал Кобра-1. — Давайте взглянем.

Мы прошли мимо часового и поднялись по ступеням. Входная дверь была незаперта; в гостиной на диванах два американца тискали двух грудастых вьетнамских девушек. Зрелище было абсурдное, да к тому же размноженное в двух экземплярах: оба мужчины были тучными, обе девушки хихикали, а диваны стояли рядом. Если бы «Аванпост прогресса» Конрада — эту мрачную историю о колонизаторах — переделали в комедию, ее постановка выглядела бы примерно так же.

— Ба, да у нас гости! — сказал один из толстяков. Он постучал кулаком по стене, сел поудобнее и раскурил свою потухшую было сигару.

Когда мы представились, в стене, по которой стучал человек с сигарой, распахнулась дверь и в гостиную выбежал мускулистый негр, на ходу застегивая брюки. Потом из комнаты вышла совсем крошечная, похожая на летучую мышь молодая вьетнамка. Негр, буркнув: «Привет!», устремился к выходу.