Иоганн Висс - Новый швейцарский Робинзон

— Знаешь, какую приставку маленький Франсуа сделал к своей молитве? Ни за что не угадаешь!

— Скажи мне прямо, — попросил я, — страшно хочется спать.

— «Благодарю тебя, Боже, за славный картофель, что ты вырастил на острове для маленького Франсуа, и за большие ананасы для лакомки Жака». И вслед затем он уснул.

— И он хорошо сделал, — сказал я, желая жене доброй ночи.

Все мы не замедлили погрузиться в мирный сон.

Накануне я заметил на берегу моря много дерева, годного для устройства носилок, при помощи которых мы могли бы переносить тяжести, слишком большие для того, чтобы навьючивать их на спину наших животных.

И потому с восходом солнца я отправился на берег, в сопровождении разбуженных мною Эрнеста и осла.

Утренняя прогулка казалась мне полезной Эрнесту, в котором склонность к размышлению и мечтам поддерживала какую-то вялость и лень тела.

Осел тащил большую деревянную ветвь, которая, по моему расчету, должна была понадобиться мне.

— Ты нисколько не досадуешь, — спросил я сына в дороге, — что раньше обыкновенного покинул койку, в которой спал так хорошо? Не досадно тебе, что ты лишен удовольствия вместе с братьями стрелять птиц?

— О, теперь, когда я встал, — ответил Эрнест, — я очень доволен. Что касается до птиц, то их останется довольно на мою долю, потому что первым же выстрелом братья разгонят птиц, вероятно, не убив ни одной.

— Отчего же? — спросил я.

— Оттого, что они забудут вынуть из своих ружей пули и заменить их дробью. Да если б они и догадались сделать это, то будут стрелять снизу, не думая о том, что расстояние от земли до верхних ветвей слишком велико.

— Твои замечания верны, дорогой мой; но я нахожу, что, не надоумив братьев, ты поступил очень недружелюбно. Кстати о тебе: мне хотелось бы, чтоб ты был менее нерешителен, менее вял. Если бывают случаи, когда следует призадуматься и быть благоразумным, то есть другие, когда нужно уметь решиться быстро и настойчиво выполнить решение.

Среди дальнейшего доказательства, что если ценно благоразумие, то не менее ценна и быстрая решительность, мы достигли берега.

Действительно, я нашел на нем много жердей и другого дерева. Мы сложили значительное количество этого леса на нашу ветвь, которая представляла таким образом род первобытных саней. Между обломками я нашел также ящик, который, по прибытии к Соколиному Гнезду, я вскрыл ударом топора. В ящике оказались матросские платья и немного белья, смоченные морской водой. Когда мы приблизились к Соколиному Гнезду, частые выстрелы возвестили нам, что происходила охота. Но когда дети завидели нас, раздались радостные крики, и вся семья вышла к нам навстречу. Я должен был извиниться перед женой, что покинул ее, не предупредив и не простившись. Вид привезенного нами леса и надежда на удобные носилки для переноски наших запасов из палатки заставили смолкнуть кроткий упрек жены, и мы весело сели за завтрак. Я осмотрел добычу наших стрелков; она состояла из четырех дюжин птиц подорожников и дроздов, которые не окупали потраченного на них большого количества пороха и дроби.

Для сбережения запаса этих предметов, которого мы не могли возобновлять бесконечно, я научил своих неопытных охотников устраивать силки и ставить их на ветвях деревьев. Для устройства силков нам послужили волокна каратаса. Пока Жак и Франсуа были заняты этим делом, Фриц и Эрнест помогали мне делать носилки.

Мы работали уже некоторое время, когда поднялся страшный шум между нашей живностью. Петух кричал громче всей стаи пернатых. Жена пошла посмотреть, не порождена ли эта суматоха появлением какого-либо хищного животного, но увидела только нашу обезьянку, которая бежала к корням смоковницы и исчезала под ними.

Из любопытства жена последовала за нею и нагнала ее, когда животное готовилось разбить яйцо, чтобы съесть его. Осмотрев пустоты под окрестными корнями; Эрнест нашел большое число яиц, которые Кнопс спрятал себе в запас. Обезьянка была очень падка на эту пищу, и жадность побудила ее красть и прятать яйца, по мере того как их клали куры.

— Теперь я понимаю, — сказала жена, — почему я часто слышала клохтанье кур, какое они издают, снесши яйцо, и нигде не могла найти его.

Воришка был наказан, и мы порешили привязывать его на те часы, в которые обыкновенно неслись куры. Но впоследствии нам самим случалось прибегать к помощи обезьянки для отыскивания яиц, снесенных курами не в гнезде.

Жак, влезший на дерево для того, чтобы расставить силки, спустившись, объявил нам, что голуби, привезенные нами с корабля, построили себе на ветвях гнездо. Я порадовался этому известию и запретил детям стрелять в крону дерева, чтобы не ранить голубей и их птенцов. Я даже раскаивался в том, что подал детям мысль ставить силки. Но силки я не решился запретить на том соображении, что уже запрет стрелять в крону дерева опечалил моих маленьких охотников, которые, может быть, видели в нем только скупость на порох и дробь. Маленький Франсуа с обычным своим простодушием спросил меня, нельзя ли посеять порох на особом поле, за которым он обязывался даже, в случае нужды, ходить, лишь бы братья могли охотиться вволю. Мы позабавились этой мыслью ребенка, которая обнаружила в нем, по крайней мере, столько же доброты, сколько незнания.

— Крошка ты мой, — сказал ему Эрнест, — порох не растет, а приготовляется из смеси толченого угля, серы и селитры.

— Я не знал этого, — возразил Франсуа, который не отказывался от случая узнать что-либо: — благодарю тебя, что сказал мне.

Предоставив молодому ученому удовольствие поучать своего брата, я до такой степени отдался устройству носилок, что жена моя и два младших сына успели ощипать кучу убитых птиц, прежде чем я заметил это. Количество дичи убедило меня в том, что употребление силков понравилось детям. Хозяйка нанизала всю эту мелкую дичь на длинную и тонкую шпагу, привезенную с корабля, и готовилась зажарить всю нанизанную дичь разом. Я поздравил ее с приобретением вертела, но заметил, что она готовит втрое большее количество дичи, чем какое нам нужно для обеда.

Она отвечала, что решилась зажарить всю дичь, услышав от меня, что садовых подорожников можно заготовить в запас, полусжарив их и положив в масло.

Мне осталось только поблагодарить жену за предусмотрительную боязливость.

Носилки были почти совсем готовы; я решился после обеда вновь сходить к палатке и объявил, что, как и утром со мной пойдет один Эрнест. Мне хотелось преодолеть в нем его леность и боязливость.

Перед нашим уходом Франсуа снова рассмешил нас простодушным вопросом.

— Папа, — сказал он. — Эрнест говорит, что человек согревается от ходьбы и бега. Значит, если я буду бегать слишком скоро, то могу и загореться.