Клаус-Дитер Шруль - Сабах - утренняя заря

На площадке перед зданием много частных машин, на их капотах и крышах сидят мужчины с бутылками кока-колы, наблюдая за происходящим в зале. Вблизи больших окон и дверей расставлены стулья, на них расположились мужчины, чьи жены приглашены на праздник и находятся в зале, битком набитом молодыми и пожилыми женщинами. Все они без чадры, и их, по-видимому, ничуть не смущает, что с улицы на них смотрят незнакомые мужчины.

В ярком свете блестят золотые украшения, воздух в помещении напоен благовониями. Веселье в полном разгаре, все танцуют и поют под несмолкающие звуки оркестра. Беспрестанно слышатся выкрикиваемые пронзительным голосами здравицы в честь невесты. У входа в зал нас с женой встречает ее отец, а потом Сабах берет нас обоих за руки и ведет сквозь толпу женщин к невесте. Ракиха сидит в кресле на сцене с темно-красным бархатным занавесом. Лицо ее чрезвычайно серьезно. Так положено, ведь сейчас она прощается со своей девической жизнью. Она укутана в белый блестящий шелк с бесчисленными кружевами. С головы легкая, изящная, не закрывающая лица фата мягко ниспадает на плечи. Черные волосы украшает искусственный миртовый венок. Блестят золотые кольца; талия перехвачена великолепно расшитым золотом широким поясом; нарядная гирлянда похожих на жасмин цветов распространяет дурманящий запах. Кресло рядом с ней пустует. Жених еще не пришел!

Перед сценой на специальной площадке танцуют молодые женщины и девушки в модных платьях, а пожилые — в красочных пестрых арабских национальных одеждах. Духота в зале убийственная. Ни одного кондиционера, а воздух, попадающий в помещение через открытые окна и двери, почти не приносит прохлады, и некоторым из красавиц время от времени приходится подправлять косметику.

Маленькие девочки и мальчики разносят по залу лотки с прохладительными напитками. В перерыве, когда замолкает оркестр, заботу о гостях берет на себя танцевальная пара. Десятилетняя сестра Ракихи исполняет танец живота.

Сабах, добрый гений, не покидает меня; ее муж Махди сидит на улице у дверей. Не считая музыкантов, я единственный мужчина в зале.

— Сабах, — спрашиваю я ее, — почему мне дозволено быть здесь?

Объяснение просто: я мужчина не из арабской страны и, кроме того, их гость.

— Наши мужчины, — говорит она, — надеются, что вы будете вести себя как полагается.

В этот вечер я фотографирую много хорошеньких женщин, и они не протестуют. Лишь иногда Сабах спрашивает у той или иной разрешения сфотографировать ее и редко получает отказ (только в том случае, когда муж служит солдатом где-нибудь в глубинных районах и она не знает, как он к этому отнесется). Потом я должен буду отдать им и фотографии, и негативы, ибо они здесь считаются личной собственностью. Но поскольку я пользовался фотокамерой, заряженной цветной пленкой, то пообещал им, что вышлю снимки, как только они будут сделаны у меня на родине. Обещание это я, к сожалению, не всегда мог сдержать.

Уже назавтра я вряд ли смогу узнать некоторых из этих женщин, если встречу их на улице, укутанных в покрывала. А сегодня они, наверное, забыли о предписании Корана, где говорится:

«И скажи (женщинам) верующим: пусть они потупляют свои взоры, и охраняют свои члены, и пусть не показывают своих украшений, разве только то, что видно из них, пусть набрасывают свои покрывала на разрезы на груди, пусть не показывают своих украшений, разве только своим мужьям или своим отцам, отцам своих мужей, или своим сыновьям, или сыновьям своих мужей, или своим братьям, или сыновьям своих братьев, или своим женщинам, или тем, чем овладели их десницы, или слугам из мужчин, которые не обладают желанием, или детям, которые не постигли наготы женщин; и пусть не бьют своими ногами, так чтобы узнавали, какие они скрывают украшения» (Коран. Сура 24. Свет. 31).

Ну а мужчины? Как они ведут себя в этот вечер? Они сдержанны, улыбаются одобрительно. У меня сложилось впечатление, что они не без гордости взирают на многочисленное собрание красивых женщин своей страны! То, что я наблюдаю сегодня вечером, уму непостижимо! Этот вечер принадлежит женщинам, и они сумели этим воспользоваться. Как пламя, внезапно подхваченное ветром, всколыхнулись их темперамент и жизнерадостность, рассыпав повсюду чудесные искры красоты. И однажды, а это не за горами, мужчины войдут в зал вместе с женщинами!

В глубине у стены на дорогих арабских подушках сидят пожилые женщины. Перед ними курительный прибор кальян (наргиле). Длинная красная трубка с мундштуком переходит от одной женщины к другой. Каждая делает одну-две затяжки. У этих женщин лица тоже не закрыты. Много свадеб довелось повидать их глазам, и не всегда они были пышными. Одна из них здоровается со мной и под шутливые смешки остальных приглашает подсесть к ним. А почему бы и нет? Ведь так или иначе, у меня в этот вечер больше привилегий, чем у других. А может быть, это потому, что многие из сидящих тут женщин мои пациентки? У соседки справа грубые, натруженные руки крестьянки.

— Молодые люди, — говорит она с грустной улыбкой, — теперь и не знают, как было во времена моей молодости. Мой отец по деревенскому обычаю (это недалеко от Лахджа), едва мне минуло семь лет, обещал меня мальчику, который был тремя годами старше.

Мальчик также ничего не знал об этом. Отцы решили, что будет хорошо, если их дети потом поженятся. Этот первый устный договор между отцами почти всегда должен был выполняться, и каждый в деревне знал, кто кому предназначен. Когда девочке исполнилось двенадцать, состоялась хутба (помолвка). До помолвки семьи обычно ходили друг к другу в гости, принося с собой сладости и кат. Они жевали кат и договаривались о выкупе за невесту. При помолвке эта договоренность еще раз подтверждалась в присутствии многих свидетелей, поэтому письменного обязательства не было. Жениха и невесту на помолвку обычно не звали. Во время помолвки также решался срок замужества, и до него невеста редко видела жениха, хотя и жила в доме родителей будущего мужа, помогая по хозяйству и в поле. За несколько месяцев до свадьбы будущий свекор передавал отцу невесты выкуп в размере оговоренной суммы. (Часто в деревнях за невесту дают пашню.) Выкупом разрешалось пользоваться дяде или брату невесты. На часть полученных денег отец накупал невесте много красивых платьев и украшений, а часть оставлял себе.

Все, что невеста приносила с собой в супружеский дом, по древнему исламскому закону оставалось ее личной собственностью. В браке ей мало что доводилось приобрести для себя лично. Все нажитое совместно принадлежало обычно мужу, даже в случае развода.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, — рассказывала моя новая знакомая, — состоялась свадьба. Одна опытная в этих делах деревенская женщина принесла подарок от будущего мужа: козу, небольшой мешок дурры, двенадцать литров керосина, три чадры и красивое свадебное платье. Через два-три часа женщина сказала мне, от кого эти подарки, и предупредила, что скоро придут друзья жениха, которых он послал, чтобы увести меня к нему. Под счастливые всхлипывания женщин на меня надели свадебное платье и чадру. А еще раньше, утром, другая женщина, мастер своего дела, разрисовала мне ладони, ступни ног и лицо. У нас это делали хной. В сопровождении веселой толпы односельчан меня привели в дом жениха. Шум был невообразимый. Мужчины стреляли из ружей в воздух, женщины что-то выкрикивали пронзительными голосами, а дети колотили во все, что им попадало под руки. На пороге дома жениха по старому обычаю я сверх назначенного выкупа могла потребовать еще денег. Это была последняя возможность помешать свадьбе, если бы, конечно, жених не выполнил этого требования. Я ничего не попросила и, переступив порог, вошла в комнату, в которой были только женщины.