Янвиллем де Ветеринг - Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

— Смотри, — сказал я, — куда ты меня привел.

— Ты сам этого хотел, — сказал Лео, — с этим ничего не поделаешь. Не только собака обладает природой Будды, но и шлюхи тоже.

— Счастливой Пасхи, — сказал я.

Его разозлила моя фривольность, но на следующий день он был таким же добрым и дружелюбным, как всегда.

Сэссины, недели медитации в дзенских монастырях, приходятся на каждые первые семь дней шести месяцев в году. В неделе семь дней — об этом я совершенно забыл. До сих пор я думал, что в неделе пять дней, состоящих из повторяющихся обязанностей, за которыми следуют два дня совсем иного порядка, позволяющие забыть первые пять дней.

В дзенском монастыре неделя состоит из семи дней. Каждый медитативный период длится ровно двадцать пять минут, а пауза между двумя периодами — ровно пять минут. В одиннадцать часов вечера последний удар большого медного колокола медленно растворяется в воздухе, и только тогда наступает время сна. В некоторые сэссины отводится больше времени для медитации, чем в другие. Летом, когда много работы в саду и огороде, — от семи до девяти часов в день, зимой — одиннадцать часов.

Но, как мне сказали монахи, бывает и хуже, хотя поначалу я им не поверил. Первая неделя декабря — это Рохацу. Рохацу — это всем сэссинам сэссин . Пятнадцать часов медитации в день. С двух часов ночи до четырех утра. С пяти утра до одиннадцати. С часу дня до пяти. С семи часов вечера до полуночи. Всего семнадцать часов, но определенное время занимают посещения наставника, оно вычитается из времени на медитацию.

Я не мог этому поверить. Ведь это невыполнимое упражнение, даже при постоянных окриках и битье. Ни один человек не сумеет просидеть пятнадцать часов в сутки, тем более в стрессовом состоянии, с введенным в живот вопросом без ответа. Я рухну без сознания или сойду с ума. Разумеется, Будда медитировал неделями, сидя на камне под деревом. Но это было две с половиной тысячи лет тому назад. Святой, окутанный туманом древности, Христос молился в пустыне сорок дней без перерыва. Но это было две тысячи лет тому назад. А я — современный западный человек, то есть человек беспокойный, нервный, шумный, лишенный просветления и сил. Даже при наличии определенного чувства юмора и безразличия к обыденной жизни невозможно молча отсиживать пятнадцать часов в сутки. Хорошо, я могу просидеть одиннадцать часов в день, но сильно ерзая, украдкой поглядывая на окружающих и на часы, прерываясь на час и более, чтобы поспать или посидеть на надгробии, покурить и помечтать.

Я старался не думать о предстоящем ужасе, как когда-то выбрасывал из головы грядущий визит к дантисту или подступавший все ближе и ближе день экзамена. Но это совсем другое дело. Дантистов и экзаменаторов насылали на меня некие могущественные силы извне, свирепые и необоримые, от них у меня не было защиты. Но что заставило меня заняться обучением, которое требует абсолютно невозможного?

Я сидел на лестнице, ведущей из моей комнаты в сад, курил и любовался декоративными елями, аккуратно подстриженными, удивительных очертаний, слегка покрытыми тонким слоем снега. Волшебное, изумительное зрелище! Я сказал об этом старшему монаху, случайно проходившему мимо. Он на секунду остановился, из вежливости глянул на деревья и сухо согласился с тем, что они красивы: «Как на картинке!»

Его замечание разозлило меня. «Как на картинке». Что за глупость! Ограниченно, буржуазно. И это говорит просветленный человек, не один раз испытавший сатори, то есть вспышку внезапного озарения, и уже завершивший изучение коанов.

Есть дзенский коан, в котором спрашивается, почему Бодхидхарма, первый дзенский наставник, пришел в Китай. Символический вопрос, важный вопрос, вопрос того же порядка, что и «В чем сущность буддизма?». Один дзенский учитель принял такой ответ: «Ель в саду храма». Простое дерево, такое же, как сейчас передо мной. Дерево — это идеальная красота, в которой выражено все остальное, в том числе сущность буддизма и причина долгих странствий Бодхидхармы по чужой стране. Я достаточно хорошо понимал это. Во всяком случае, я любил деревья. Но если я скажу наставнику, что вселенская истина, смысл жизни, выражена в дереве, он поднимет свой колокольчик и выгонит меня прочь или же с улыбкой покачает головой.

Неужели я приехал сюда для того, чтобы посещать старика японца, который высмеивает все, что я говорю и что могу сказать, чтобы сидеть по пятнадцать часов на циновке семь дней без перерыва, чтобы монахи били меня крепкими деревянными палками?

Я тихо выругался. Что же, черт возьми, со мной происходит? Почему я не могу жить спокойно и делать все как положено, как живут мои братья и сестры, как всегда жил отец? Моя бабушка, которую я никогда не видел, сказала бы, что нет нужды разбивать себе голову о вопросы, на которые нет ответа. Как-то моя мать спросила у нее, что находится за пределами вселенной.

— Если ты дойдешь до края вселенной, — ответила бабушка, — ты увидишь, что он заклеен газетами.

Умный ответ, который вполне удовлетворил мою мать. Почему же я не могу смириться с бесконечной деревянной стеной, обклеенной «Новым Роттердамским вестником»?

Пока я так ворчал про себя, закуривая уже в четвертый раз, Рохацу еще чуть-чуть приблизился, и я понял, что мне его не избежать. Молодые монахи, Хан-сан, Ка-сан и все остальные саны, все обязаны пройти через него.

Деревенские парни, отданные своими отцами в монастырь, смогут это сделать, так неужели не смогу я? Нет, не смогу, подумал я. Эти деревенские парни — японцы, восточные люди, спокойные и молчаливые мальчики, с огромным запасом унаследованного от родителей терпения. Я знал, что некоторые из них уже решали свои коаны. Должно быть, японцы — особые создания, наделенные редким талантом к постижению тайн.

Возможно, у меня получится в следующем году, подумал я. Если я еще год потренируюсь, то смогу без проблем сидеть в полулотосе. Я попрошу отсрочку, старший монах, разумеется, поймет, что мне не осилить эту неделю ужасов. Конечно, он строг и жесток, но для меня, западного человека с несгибающимися ногами, он сделает исключение. Я снова выругался, вспомнив, как несколько дней назад позвал его в зал для медитации показать, что стал сидеть гораздо лучше. Мышцы на бедрах немного растянулись, и теперь я, слегка поднатужившись, мог положить правую ступню на подъем левой ноги, а если я тянул ее и подталкивал, то и на икру. Положив себе лишнюю подушку под зад, я сумел добиться равновесия. Старший монах улыбнулся и похлопал меня по плечу. Почему я не сдержался тогда, почему мне непременно надо демонстрировать всему миру свои ничтожные достижения?