Янвиллем де Ветеринг - Япония. Год в дзен-буддийском монастыре

Впрочем, я не был исключением, и это открытие меня обрадовало. У Питера остановился приезжий дзенский монах. Не знаю, зачем он приехал в Киото, но он прожил с нами десять дней в комнате в задней части дома. Монах сказал, что поступил в монастырь потому, что этого захотели его отец и родственники, и что, проведя там три года, он остался изучать коаны дальше. Таким образом у него был тот же статус, что и у меня: он был волонтером.

Каждое утро до десяти часов он не выходил из своей комнаты. Должно быть, медитирует, думал я. Встает, как и мы, в три часа утра, но он настолько продвинут, что, в отличие от нас, не нуждается ни в чашке чая, ни в душе. Просто сидит и семь часов медитирует.

Но как-то утром я услышал, что из его комнаты доносится громкий храп. Я пошел взглянуть и увидел, что монах крепко спит. Рядом с ним я обнаружил несколько книг и полную окурков пепельницу. Выходит, что он читал до поздней ночи и проспал до позднего утра, то есть поступил точно так же, как поступил бы и я, если бы ничто мне не мешало.

— Вы, кажется, не медитируете? — спросил я монаха, когда мы вместе рыхлили землю в саду.

— Я медитирую в монастыре, — ответил он. — Там я медитирую в определенные часы, а кроме того, самостоятельно, в саду или в комнате, не меньше часа.

Я внимательно посмотрел на него.

— Конечно, — сказал монах, — это неправильно, но всякий раз, когда я покидаю монастырь, я не практикуюсь. Я бы хотел медитировать, быть сосредоточенным, делать все как можно лучше, быть непривязанным и тому подобное, но обо всем забываю. Я читаю, курю, ем и много сплю.

— И вас не мучает совесть?

— Мучает, — ответил монах и опять взялся за грабли.

Я хотел спросить его, решил ли он свой коан, но не стал этого делать. Все, что связано с коанами, небезопасно. Если он ответит «нет», это может означать, что на самом деле он решил коан. А если скажет «да», он, возможно, просто создает видимость. Да и что бы он ни сказал, это ничуть не приблизит меня к решению моего коана.

По традиции дзенские монастыри принимают странствующих монахов только в том случае, если они могут предъявить доказательство того, что решили коан.

Как-то один монах постучался в монастырские ворота. Монах, открывший ворота, вместо того чтобы поздороваться, сказал: «Покажи мне свое настоящее лицо — то, что было у тебя до того, как ты родился». Монах, который хотел переночевать в монастыре, улыбнулся, снял с ноги сандалию и шлепнул ею спрашивающего по лицу. Тот отступил, вежливо поклонился и пригласил посетителя войти. После обеда хозяин и гость стали беседовать, и хозяин похвалил гостя за прекрасный ответ.

— А вы сами-то знаете ответ на коан, который мне задали? — спросил гость.

— Нет, — ответил хозяин, — но я знаю, что ваш ответ был правильным. Вы ни секунды не раздумывали. Ответ возник внезапно. Он согласуется со всем, что я слышал или читал о дзене.

Гость ничего не сказал и продолжал пить чай. Внезапно хозяин что-то заподозрил: что-то в лице гостя ему не понравилось.

— Но ведь вы-то сами знаете ответ? Разве не так? — спросил он.

Гость рассмеялся и в конце концов повалился от смеха на циновку.

— Нет, мой почтенный брат, — проговорил он, — но я тоже много слышал и читал о дзене.

Во время моего последнего визита к Лео Марксу (меня вновь напоили вином и накормили, я прочел еще одну книжку ван Гулика, меня покатали на лимузине) он подарил мне старинную деревянную статуэтку дзенского учителя высотою в фут. Я поставил статуэтку на столик в моей комнате, зажег ароматические курения, украсил этот алтарь цветами и плодами, чтобы он помогал мне в учении. У учителя, сидящего в позе лотоса, было суровое выражение лица, и однако же от него исходили утешение и покой. Для меня он символизировал мои собственные усилия, ибо все связанное с моим обучением было создано другими, тогда как эту статуэтку поставил я сам в подтверждение целеустремленности моей души, пусть даже души не существует.

Статуэтка особенно помогала мне, когда я возвращался домой в конце длинного дня. Маленький учитель внимательно глядел на меня своими стеклянными глазами. Немного доброты не помешало бы, поскольку Питер использовал любую возможность, чтобы покритиковать меня, и зачастую делал это в присутствии других. Я, по его словам, чересчур шумел, когда мыл посуду, забывал инструмент в саду, крошил на кухонный стол, оставлял после себя беспорядок в ванной, не там парковал своего «Кролика», забывал запереть дверь…

Я не протестовал, не спорил, не хватал его за горло. Возможно, потому, что боялся его как сильной личности. Но, может быть, и потому, что старался не забывать, что (а) Питер лишь подчиняется приказам, он делает то, что ему велел наставник, и я могу использовать его критику для самосовершенствования, а значит, и для самоопустошения, постижения природы Будды и достижения сатори и (б) нет ничего настолько важного, чтобы из-за него стоило расстраиваться.

Пункт б помогал мне больше, чем а. С пунктом а у меня были проблемы, так как он абсолютно противоречил моему прошлому образу мысли. Еще в детском возрасте я сознательно (насколько ребенок может быть сознательным) выступал против чужого авторитета. Стоило мне столкнуться с критикой, и я заявлял себе, что эта критика, от кого бы она ни исходила — от родителей, учителей или кого-то еще, — a priori не может быть верной. Я пришел к заключению, что мир, в котором я оказался, — мир неправильный. Он исполнен несправедливости и жадности. Населяющие его люди, кто как умеет, убивают, эксплуатируют и мучают друг друга, и потому все, кто пытался заставить меня принять этот мир, не могли быть правы — они заставляли меня принять неприемлемое. Единственным спасением для моей души была анархия, стремление уничтожить истеблишмент и надежда на то, что на его руинах возникнет что-то лучшее. К тому же мне нравилось разрушать — куда веселее, чем строить уродливые бетонные замки из денег, славы, власти и прочей иллюзорной чепухи, которая все равно ничего мне не давала. И если я не мог ее уничтожить, то, по крайней мере, был способен перед ней устоять.

Но теперь я больше не сопротивлялся. Я вынужден был даже сотрудничать, поскольку именно так я приду туда, где будут сорваны маски с несправедливости и жадности, стоит мне только воспринять их как иллюзии.

Как-то я резал на кухне мясо длинным и очень острым ножом. К нам в тот день пришла посетительница, одна из учениц Питера, молодая японка, которая брала у него в школе уроки пения. Мне она нравилась, и я хотел произвести на нее впечатление. Я надел рубашку, которая неплохо на мне смотрелась, причесался и побрился, понимая, что делаю все это для того, чтобы произвести на нее впечатление. Я гордился тем, что все это сознаю, сознавал свою гордость и опять же был горд осознанием этого. И так далее в том же духе: как я умен, что сознаю, насколько я глуп, как глупо с моей стороны думать, что я умен, и как умен я, что осознаю свою глупость, и так далее.