Мирослав Зикмунд - Перевёрнутый полумесяц

Обычно каждый замок наследует название по селению, расположенному около, либо наоборот — селение перенимает имя от замка. Но крепость на южной окраине Шкодера не придерживается традиции. Вероятно, оттого, что она такая огромная, эта крепость на вершине крутой горы, у нее есть свое собственное название — Розафат. Два с половиной тысячелетия об этот крепкий орешек ломали себе зубы целые армии. В основании ее сохранились каменные плиты времен иллирийцев. Ее достраивали римские легионеры, византийские военачальники, солдаты Венецианской республики. Не отстали от них и турки. Еще и сегодня стоят тут массивные стены, остатки башен, лежат развалины храма, дворца, зернохранилищ и пороховых погребов. Только потайным ходом, соединявшим крепость с протекающей неподалеку рекой Дрином, никто в наше время не проходил. А простые люди из окрестностей вообще не интересуются тем, что пишется в толстых книгах о происхождении Розафата. Они верят в другое, свое.

Крепость строили три брата. То, что они возводили за день, боги ночью разрушали. Однажды старик мудрец посоветовал братьям, как умиротворить богов. Для этого одному из братьев надо было принести в жертву свою жену — замуровать ее в стену у основания. Братья дали друг другу святой обет молчания, предоставив решать все самой судьбе. Та из трех жен, которая завтрашним утром первой предложит им завтрак, и будет принесена в жертву богам. Верным обету оказался лишь младший брат. Только его жена так и не узнала о договоренности братьев и утром первая собрала на стол. В наших сказках и преданиях любое зло карается по заслугам. Турецкие традиции, оставившие эту старинную повесть в окрестностях Розафата, не были столь чувствительными к справедливости. Жена самого справедливого из всех была замурована, несмотря на то, что как раз перед этим родила сына. В стене ей оставили маленькое отверстие, чтобы она могла выкормить ребенка.

И все это сущая правда, любой может подтвердить. Прямо за воротами в крепости есть та самая щель, и материнское молоко течет из нее до сего дня. Боже упаси вас рассказать тому старику, живущему у подножия крепости, что-нибудь об известняке и известковом молоке. После этого он никогда больше не поздоровался бы с вами так приветливо, никогда не загнал бы своих овец на то место, где вы пожелали бы запечатлеть их на снимке.

Устанавливаем камеру на штатив в живописной улочке старого квартала. Не станут ли возражать люди против наших съемок?

Нет, каждому хочется попасть в кадр. Человек двадцать окружили наш аппарат. А тут еще проталкивается вперед молоденькая мать. На руках у нее не мальчуган, а просто загляденье. Волосы светлые, как лен. Она что-то говорит Иржи, протягивает ему ребенка, а все вокруг хохочут.

— А что она говорит?

Наси, наш переводчик, смеется вместе с остальными и не в силах вымолвить ни слова.

— Так в чем же дело, скажи?..

— Она говорит, что у мальчика волосы, как у тебя, и спрашивает, не хочешь ли ты подержать его на руках.

— А почему бы и нет? Только что в этом смешного?

— Смеются не над этим, Иржи… А вон тот монтер у насоса спрашивает… не бывал ли ты здесь раньше?

Кровная месть — это обычай, который был распространен среди древних народов. Если убивали родного брата или другого ближайшего родственника, то мужчины, члены пострадавшего рода, должны были покарать смертью убийцу либо кого-нибудь из его мужской родни. Фридрих Энгельс писал, что кровная месть — типичное для родового строя явление. Обязанность отомстить вытекала из родовых отношений. Внутри одного рода месть не осуществлялась. В прежние времена этот обычай был широко распространен на Балканах, на Корсике, в Сардинии, на Кавказе…

Какой же глубокий след оставила кровная месть тут, в северной Албании, на образе жизни, на самом пейзаже! Она разобщила людей, загнала их буквально в тюремные камеры-одиночки. И в какие еще камеры! Они сложены из камня, точно замки, и, подобно замкам, гнездятся на вершинах гор. В этих жилых тюрьмах нет окон. Лишь высоко под крышей имеются маленькие бойницы. Пуля, которая влетала издали в окно, убивала. А та, что попадала в бойницу, задевала только потолок.

У этих заколдованных крепостей, которые назывались «кула», нет ни дверей, ни ступеней, ведущих к ним. Мужчины залезали в них по веревочной лестнице, которую тут же убирали за собой. А вход закладывали камнями.

«Дяксур» — человек, «который на очереди», — жил в собственном доме как узник. Годами он не выходил днем из своего жилища, не умел ни читать, ни писать, не работал на полях. Он пребывал в постоянном страхе, дожидаясь, когда очередь дойдет до него. Закон кровной мести распространялся только на мужчин — от шестнадцати лет и старше. Женщины же были в абсолютной безопасности; они спокойно жили в обычных деревянных или глинобитных постройках под «мужской» крепостью, заботились о детях, вели хозяйство, одни, без помощи мужских рук трудились на полях. Постепенно они становились властительницами дома, символом матриархата. Власть находилась в их руках, ибо они заработали ее своими руками. А мужчины отсиживались в каменных крепостишках.

Это звучит как сказка о злых чарах, как предание старины глубокой. Но в северной Албании так жили еще люди нашего поколения. В борьбе с кровной местью оказались бесплодными усилия просветителей, клочком бумаги остались законы Зогу, каравшие смертной казнью приверженцев этого обычая.

Правда, сегодня албанцы не любят говорить об этих вещах. Приходится вытягивать из них каждое слово: они стыдятся за прошлое. Дело в том, что албанская кровная месть начала отходить в прошлое лишь полтора десятка лет назад и, следовательно, еще слишком жива в сознании. Кровная месть была делом долгим, и мститель всегда в избытке располагал временем.

— В некоторых селениях жертвами кровной мести пало До сорока процентов мужского населения. Так, например, случилось в Топлене на реке Дрин, северо-восточнее Шкодера.

Однако у этого жестокого обычая были и исключения, свойственные «честной игре». Он терял силу после захода солнца, во время жатвы, когда в доме игралась свадьба. И вовсе прекращал свое действие, говоря юридическим языком, в момент вторжения неприятеля в страну.

— Когда в тридцать девятом году нас оккупировали итальянцы, с кровной местью было покончено, — сказал нам один старик албанец, и в его голосе чувствовалась гордость за то, что ненависть к общему врагу заставляла личных врагов забыть о прошлом. Хоть на время…

— Но это бывало в редких случаях… — произнес старик, глядя в землю. — Если во время войны кто-нибудь обращал оружие против своего кровного врага, то, по законам военного времени, его расстреливали на месте.