Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

На другой день мы послали нанять экипаж, a сами уселись у окна довольно чистенькой гостиницы, кажется, самой лучшей в Бахии. Минут через двадцать подъехала щегольская коляска четверней, в шорах, с ливрейным лакеем и ливрейным негром-кучером, хлопавшим длинным бичом. В коляске сидел какой-то седовласый старец. «Верно какое-нибудь важное лицо!» подумали мы по русской привычке, но седовласый старец оказался содержателем конюшен; a ливрейным лакей, негр и четверня — все это предоставлялось нам в полное распоряжение до 4 часов, за 35,000 рейсов, или 17 с полов. долларов. Кучер-негр искусно вез нас по узеньким закоулкам нижнего города, с беспрестанными поворотами; лошади скакали в галоп, коляска была покойна и бич щелкал чуть не с музыкальностью. Некоторые улицы были так узки, что встречавшиеся негры должны были прятаться за двери в ниши, чтобы пропустить нас. Мы ехали к Бомфину, той белой церкви, которая видима была с рейда на оконечности зеленевшего мыса. Нижний город вытянулся под конец в одну улицу, с маленькими домиками с одной стороны и морем с другой. Над бедными домиками высились скалы, тоже застроенные всюду, где только можно было поместиться; туда вели тропинки и ступеньки лестниц украшенных зеленью, которая пробивается везде. Между городом и мысом шло предместье, где было много дач, напоминавших рио-жанейрские; дальше пошли сады, потом совсем необработанные пространства с купами пальм, рощами мангу, на которых зрел них сочный плод, очень ароматический и вкусный, но ешь его с недоверием, так же как и превосходные апельсины без семечек. В Бахии с досадой смотришь на кучи нагроможденных друг на друга корзинок с разными плодами. Чтобы сесть спокойно апельсин или мангу надо пойти в гостиницу, спросить кусок бифштексу, съесть его, запить стаканом красного вина, потом уже приниматься за апельсин, который снова надобно залить рюмкою коньяку и чашкою крепкого кофе. Только совершив всю эту сложную операцию, собственно для апельсина или мангу, не боишься схватить какую-нибудь желтую лихорадку или дизентерию.

Бомфин — старинная церковь, в которой несколько раз в год бывают религиозные процессии. В ней замечательны два висящие друг против друга образа; на одном изображена смерть праведного, a на другом — грешника. У постели праведного стоит католический монах и какой-то господин во французском кафтане; на лице праведного изображается удовольствие; он как будто рад, что умирает; дьявол в печали и злости и спрятался почему-то под стул. Совершенно другая сцена происходит на противоположной картине: лице умирающего изображает кислую улыбку, ложе его окружают черти, с самыми веселыми лицами; одни из них с колодами карт; трефовый король упал на пол; монах с ужасом бежит из комнаты, наполненной, вероятно, смрадом. О работе этих назидательных образчиков нечего и говорить. С террасы церкви открывается, кажется, лучший в Бахии вид; вес город с громоздящимися по скалам зданиями, с украшающею его каменные стены и обрывы зеленью, виден на заднем плане, составляя живописную декорацию, к которой шла покрытая пальмовыми лесами и садами долина, волнующаяся зеленью различных пород дерев; слева сады окаймляли собою зеленое озеро, на берегу которого виднелись холмы, сады, здания… Между резкими подробностями ближайших дерев виднелись черепичные крыши домов, их желтые стены, бесчисленные окна без стекол, негры выглядывающие отовсюду, вывешенное белье на веревке, привязанной к какой-нибудь живописной пальме и проч. Мы нагулялись вдоволь по обрывам и поросшим высокою травою садам с красивыми мангу; спускались к озеру, где страшно палило солнце на песчаной поляне, вокруг которой росли пальмы и паслось по клочкам зелени несколько длиннорогих быков. Пожарившись на этом солнце на столько, насколько это может удовлетворить любопытного туриста, мы опять сели в свою аристократическую коляску, промчались по нижнему городу и разом взлетели в гору, быстро миновали площади и город и остановились у часовни da Graça, в предместье Виктория. Da Graça самая древняя церковь в Бахии; в ней находится монумент, посвященный памяти знаменитой Катерины Альварес, туземки из племени тупинамбас, которой принадлежала находящаяся теперь под Бахией земля. На памятнике написан 1582 год. Предместье Виктория состоит все из хорошеньких дач, потонувших в зелени великолепных садов, Редко случалось мне видеть столько красивых цветов, как здесь. Da Graça смотрит на холмообразную местность, спускающуюся обрывом к морю; каждый холм спорит здесь с другим в красоте своей зеленой одежды.

В городе нас ожидало много удивительного. Встречаем какого-то кавалера в малиновой, вышитой серебром мантии и в маске: что это за шалун? подумали мы… Но потом встречавшиеся на каждом перекрестке замаскированные фигуры заставили бы предполагать слишком много шалунов в городе. Маски собирались целыми поездами, сопровождаемые народом, и наполняли улицы… На здешних улицах, с средневековыми зданиями, не очень удивительно было видеть рыцарей, испанских грандов, астрологов и полишинелей. Носилки и бархатные мантии очень шли к этим домам и улицам, в которых толпились негры; слупи в ливреях, духовенство в красивых рясах и красных чулках, негритянки в чалмах и пестрых платках так же были похожи на костюмированных, как и те, которые надевали на лица уродливые маски. Был действительно маскарад, по случаю какого-то праздника. Как в Рио, так и здесь, на каждом перекрестке летели букеты ракет, петард и римских свеч; из часовен и церквей тянулись процессии; по улицам разъезжали маски с музыкантами и различными погремушками; одна мальчишка негр, не имея денег на покупку костюма, вымазал себе черную физиономию белого краскою; какой-то шутник нарядился женщиной и бежал в одной рубашке по улице, a костюмированный лакеем, с юбкою в руках. ловил бежавшую от него барыню. Большинство масок были верхом: между масками была летучая мышь, державшая все время обе руки кверху для того, чтобы приделанные к ним крылья производили свой эффект; с летучею мышью скакали генералы, гранды, монахи и т. д.

Гибель «Пластуна»

Из окна кофейни, выходящей на театральную площадь, любовались мы этою толпою. Крик, шум, музыка, ракеты, все это мешалось и перебивало одно другое; толпа пестрела, жужжала и кишела, как муравейник, который вдруг раскопали палкою. Наступившая темнота, после роскошного вечера, дала возможность показаться всем костюмированным в более эффектном виде; они зажгли факелы; из окон полились каскады огня; огненные тучи рисовались в небе от летавших беспрерывно ракет. Последнее впечатление, вынесенное мною из Бахии, было довольно странное: узкие улицы с старинными почерневшими от времени домами, со стенами монастырей и их разнообразными, оригинальными колокольнями; бесчисленные окна, наполненные выглядывавшими оттуда головами, из которых на одну белую приходились пять разнообразных черных, — все это мешалось с пестротою замаскированных, с шумом и жужжанием двигавшейся толпы казалось, будто здесь постоянно только и делают что наряжаются. И вероятно в воспоминании моем я не буду в силах отделить физиономии оригинальных улиц Бахии от наполнявших, их верховых и пеших замаскированных фигур…