Алексей Вышеславцев - Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Впрочем, здесь был, кажется, самый нечистый сингапурский угол, но за то здесь много зелени: банановый лист, хлебное дерево и пальмы украшали собранные на живую нитку лачужки, из маленьких окон которых выглядывали смешные рожицы малайских и индусских детей.

В последний день я опять случайно попал сюда. Саис, возивший нас загород, без нашей просьбы подкатил к самому берегу, остановился близ какого-то шалаша, показывая знаками, чтобы мы вошли в него. He зная чего он хочет, мы вошли: в шалаше, в огромной клетке, сидел тигр в сообществе собаки, — настоящий житель сингапурского острова, в клетке! Как же не вянуть пальмам и не идти им на постройку грязных хижин, когда ты, могучий царь лесов, сидишь здесь и потешаешь публику?

Все тигры, виденные мною в Европе, были не больше как кошки, в сравнении с этим. Хотя он был и в неволе, однако, дышал родным своим воздухом, a потому был свеж, сыт, со всеми зубами в своей страшной пасти, со всеми костями своей страшной лапы. Несчастная собака, довольно большая, приучена бросаться на тигра, класть ему в пасть ногу и проч.; она повинуется, но очень неохотно. Страшный вид зверя каждую минуту заставляет ее изменять себе. Смотря на эту сцену, я думал о Сингапуре. Десятки тысяч китайцев, день и ночь, как пчелы в улье, работают, строят, копают землю; другие тысячи индусов выбиваются из сил, бегая как лошадь, едва уступая ей в быстроте и силе, глотают камни и ножи, жарят свое голое тело под вертикальными лучами солнца, работая на дорогах; и все это делается по мановению нескольких людей, завоевавших народы не силой и не войском, a умом и уменьем. Бедная собака визжит, a кладет свою лапу тигру в пасть и бросается на него; тигр уничтожил бы ее одним движением лапы, да палка хозяина следит за ним, и тигр, и собака, хоть и скрепя сердце, покорно слушаются.

— Что, кантонские дела не имели влияния на здешних китайцев? — спросил я вечером у хромоногого немца. К нему я обращался постоянно за разрешением моих сомнений и вопросов, и он никогда не задумывался.

— Никакого, — отвечал он: — да здесь и не может быть ничего. Китайцы и индусы ненавидят друг друга; стоит взбунтоваться китайцам, индусов выпустят на лих, и обратно.

— Ho ведь здесь индусов гораздо меньше?

— Да вы не знаете разве, что за трусы китайцы?… Недавно тридцать человек английских матросов, напившись допьяна, разорили чуть не весь их квартал. Китайцам позволено было даже стрелять по ним, a все-таки они ничего не сделали.

Все эти известия странны для нас, привыкших к порядкам европейских городов, но здесь все это вещь обыкновенная. Состав народонаселения самый пестрый. Все здешние индусы ссыльные; иные даже клеймены; на лбах их вырезано название преступления и наказание; другие ходят в кандалах; последних посылают на работы дорог. По истечении срока многие остаются здесь поселенцами. В Сингапуре редко можно встретить старика; китайцы переселяются сюда только в молодых летах; нажившись, всякий старается дни своей старости провести на родной земле. Много здесь восточных евреев и армян, приехавших, конечно, для денежных оборотов. Едва ли в каком городе можно свободнее и легче обделать свои дела. Поэтому в Сингапуре почти нет постоянных жителей; все больше приезжие, все смотрит чем-то случайным, временным.

Но вы вероятно заметили страшный недостаток в моем описании: я почти не говорю о женщинах. В этой обетованной земле, где природа употребила все усилия, чтобы выказать свои неисчерпаемые богатства, где растительность является в самых роскошных, грандиозных формах, где блестящая флора поражает своим разнообразием, в этой стране женщина, «перл создания», вовсе не сияет красотой, вместе с природою. Здешние красавицы, если они есть, скрыты в глубине гаремов; у одного джохорского раджи их, говорят, сто двадцать; этот счастливый смертный имеет право всякую женщину (конечно, подвластного ему племени), встретившуюся с ним на улице, взять к себе и любить ее, на сколько достанет его каприза и фантазии. Но и этих сто двадцать красавиц никто не видит. Встречающиеся на улицах женщины, большею частью, старухи и с виду очень похожи на мужчин. Из молодых я видел константинопольскую еврейку и несколько молодых малаек. Эти последние девицы имеют очень мясистые и толстые руки, a равно и черты лица их напоминают собою сдобные булки. Застал я их за весьма невинным занятием: они ездили друг на друге верхом по широкому двору.

Кажется, достаточно водил я вас по сингапурским улицам, стараясь выказать все их блестящие и грязные стороны. Прибавлю еще, что со временем будет в Сингапуре великолепный готический собор, который вчерне почти окончен и который придаст городу более постепенный вид Теперь лучшие официальные здания, как например госпиталь, казармы сипаев и др.? находятся за городом; европейская часть города находится в середине; к его обеим сторонам примыкают китайское и малайское предместья, — два крыла, с помощью которых Сингапур может подняться высоко.

1) Город Виктория. — Ночь и гроза. — Прогулка по городу. — Китайцы. — Цирюльник. — Парси. — Small feet. — Дети. — Обед у Боуринга. — Купер. — 2) Чу-Кианг. — Тигрова пасть. — Столкновение. — Newtown. — Доки. — Кладбище. — Гробницы. — Китайское хозяйство. — Возделывание риса. — Наша жизнь в Вампу. — Рабочие. — Шампанки. — Чин-Чин. — Воры. — Неприятная картина. — Беглецы. — Болезни. — Тайфуны. — Что делается в Кантоне. — 3) Яу-Хау. — Прогулка по Вампу. — Чайные лавки. — Площадь. — Табачные лавки. — Опий. — Краткая история миллионерства в Китае. — Китайский певец. — Вечер.

23 июля 1858 года мы снялись с сингапурского рейда и тихо, шумя парами, оставляли за собою красивые клипера и вместительные, крутобокие суда купцов. Последнее судно было американское: Lobelia; рангоутом своим упиралось оно чуть не в облака; мы долго любовались им. Скоро скрылся из виду Сингапур, но вдали все еще тянулись острова; наконец, выйдя наверх еще раз, я уже ничего не видал, кроме неба и моря. В первые три дня сопровождали нас беспрестанные шквалы, сильные, продолжительные с ослепляющею молнией и громом. Ими угощал нас Сиамский залив; но когда мы прошли его, ветер подул ровный, зюйдовый и зюйд остовый муссон. Мы шли средним ходом; днем парило, к вечеру небо разрисовывалось чудными узорами, яркими волшебными красками, которыми пышет закат здешнего солнца. Синева небосклона сияла изумрудным блеском; далеко и слабо мерцал уже покидавший нас Южный Крест; увидели и новую луну; она как будто полулежала. «Ну, слава Богу, говорили некоторые, дойдем счастливо: луна стоит, матрос лежит.» — «Где же она стоит?» возражали другие. «Конечно больше стоит, чем лежит». И вот возгорается об этом спор, потому что все уже успели переговорить друг с другом обо всем, и подобный спорный пункт служит для всех единственным развлечением.