Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

Самой необычной рыбой, на мой взгляд, является морской черт, или удильщик. Представьте себе непомерно большую пасть, сразу переходящую в жирный съедобный хвост. Обычно удильщик лежит на морском дне, прикрыв усиками свой чудовищный, похожий на пещеру рот. На конце этих усиков — или удочек, как их еще называют — имеются фосфоресцирующие пятнышки, которые светятся в темноте. Привлеченные этим свечением, мелкие рыбешки подплывают поближе и оказываются в пределах досягаемости жуткой пасти морского черта. Что происходит дальше, рассказывать не надо.

А самая злобная рыба — зубатка полосатая. Широко разинув свои мощные челюсти, эта хищница застывает с выражением, какое обычно появляется на морде у кошки при виде собаки. Бросок, и зубатка насмерть смыкает свои клыки на ближайшем твердом предмете. Вот уж недаром эту рыбу в простонародье называют «каменным лососем».

— Эта красавица самая чистая из всех морских рыб, — пояснили мне моряки. — Она питается исключительно моллюсками и рачками.

Через полтора часа вся пойманная рыба была выпотрошена и упакована в лед. Шкипер раскурил свою трубку и не спеша продолжал тралить район лова. Члены команды снова побрели в крохотную каюту, и десять минут спустя темнота огласилась дружным храпом.

Так прошел час. Склянки пробили:

— Выбирать трал!

И снова на палубу, чтобы поднять со дна Северного моря второй за день улов. Солнце клонилось к горизонту, и я уже гадал, какой же выдастся ночь на этом странном корабле.

Граулер покачивался на волнах в полной темноте. Ночь опустилась на мир, и я знал: все прочие давно уже завершили свой рабочий день. На заводах и шахтах заступила на работу ночная смена. Однако здесь, на рыболовецком судне, ночь ничем не отличалась от дня. Круглые сутки действовал один и тот же режим.

Последний дневной улов был выпотрошен и обложен льдом. У команды наступил очередной двухчасовой «перерыв». На мостике дежурил первый помощник. Кок перемывал посуду. Один из двух механиков — молодой жизнерадостный шотландец — сидел в жарких недрах судна, прислушиваясь к звуку работающего мотора. А Северное море неутомимо перекатывало свои волны, время от времени орошая палубу фонтанами брызг.

Я рискнул спуститься в тесную, душную каюту. Здесь еще витали запахи последней трапезы, но все перешибал тяжелый табачный дух. Клетушки были забиты спящими людьми. Старина Джордж сидел за столом, мрачно уставившись в свою кружку с чаем. Этот человек, похоже, вообще никогда не спал: вместо того он предавался глобальным мечтам. Вот и сейчас его взгляд был устремлен сквозь вибрирующие стенки каюты, куда-то за пределы Северного моря, за пределы Шотландии, Ирландии, а может, и далекой Америки. Своим внутренним взором он обозревал просторы сумрачной Валгаллы, доступной лишь ему одному. Я подумал, что если бы его фуражку заменить на остроконечный шлем, то он бы немного смахивал на Бисмарка. В этот момент за спиной у старины Джорджа что-то застучало, захрипело. Затем из этого невнятного шума выкристаллизовался громкий голос с изысканным произношением:

— Поэзия… тук-тук-тук-шух-шух… является… бз-з-з-з… тук-тук… неизбежно выделяются три основных направления… шух-шух… его стихи представляют собой пример чистого и безупречного вкуса… шух-тук-тук… например, его… бз-з-з-з-з-з… тук-тук… использует слова столь точно, столь любовно, можно сказать, подбирает их, как цветы на обочине… тук-тук…

Это был «Голос мира», приглашавший нас побеседовать на литературные темы, в то время как мы болтались по волнам, занятые поисками завтрака мира. Шкипер свесился со своей койки:

— Ярмутские цены на селедку еще не передавали, Джордж?

Джордж издал ворчание, которое при желании можно было трактовать как отрицательный ответ. Шкипер вновь отвернулся и моментально заснул. В каюте по-прежнему царила тишина, нарушаемая приглушенным шумом работающего двигателя (его «пф-чук-чук» напоминало сердцебиение), поскрипыванием древесины, плеском волн о корпус судна и все тем же невероятным «Голосом мира»:

— …его талант к совершенному выражению прекрасно иллюстрируют следующие бессмертные строки…

Старина Джордж сидел с лицом низложенного императора и проклинал все на свете, он ругался и ругался с таким «талантом к выражению», какой и не снился «Голосу мира»… этакий морской черт — зеленоглазый, чешуйчатый с белым животом, который вгрызается в свои новые резиновые сапоги за тридцать шиллингов.

Я решил подняться на палубу и полюбоваться на звезды. Луна на небе напоминала ущербную половинку апельсина. Ее тусклое свечение наводило на мысли о тлеющих углях в остывающей печи. Затем луна и вовсе спряталась за наплывшие облака, и морские волны приобрели серо-стальной оттенок. Я сидел на корме на кипе свернутых сетей, наслаждался покачиванием нашего судна и думал, какой же простой и естественной может быть жизнь. Достаточно провести день на таком вот рыболовецком траулере, и начинаешь понимать, что все нарочитые сложности, все мировые проблемы теряют свое значение в ходе непрерывной борьбы с непреходящими трудностями. Я, наверное, никогда не пошел бы замаливать грехи в монастырь, а вот на такой корабль — другое дело. Сюда я, пожалуй, мог бы удалиться. Во всяком случае, мне так кажется.

Я обдумывал перспективу ночевки на палубе: устроиться прямо здесь, на сетях, и избежать таким образом духоты и дискомфорта барсучьей норы. Если натянуть штормовку с капюшоном, которую одолжил мне Шкипер, то, возможно, будет не так уж холодно. Как давно мне не приходилось засыпать под звездным небом!

Мои размышления прервал звон корабельного колокола.

Члены команды медленно выползали на палубу. «Отдых» окончен, снова предстоит вытянуть сеть и посмотреть, чем на сей раз одарило их великодушное море. Ярко горят ацетиленовые лампы, они заливают белым безжизненным светом весь правый борт и полубак. По мере того как трал приближается к поверхности, морские воды начинают слабо флюоресцировать. Рыба вспыхнула на свету и исчезла. В следующее мгновение она уже бьется на поверхности — тысячи живых ртутных сгустков. Их глаза отливают зеленью, как у кошек в темноте, и кажется, будто море усеяно зелеными светящимися точками. Натужно скрипит лебедка. Огромный мешок с живым урожаем на мгновение зависает в воздухе, а затем с влажным всплеском опорожняется на палубу.

Потрясающий улов! Он превосходит всю дневную добычу. С мостика раздается бодрое пение:

Ворот крановой стрелы освободился как раз вовремя: еще чуть-чуть, и чертова деревяшка очутилась бы в море!

А голос тем временем продолжал выводить: