Генри Мортон - Шотландия: Путешествия по Британии

И как нам узнать, что думает «место рождения» о своем прославленном дитяти? Может ли оно забыть о тех, кто не оставил вех в мировой истории и культуре? Откуда нам знать, что думает о Шекспире дом, где он родился? Может, он отдает предпочтение Ричарду! Откуда нам знать, что думает Аллоуэй о Роберте? Может, он лелеет память о его младшем брате Гилберте! А Дом с аркой в Экклефехане — не хранит ли он неприятных воспоминаний о Томе? Ведь тот был шумным, конфликтным ребенком, вызывавшим у многих раздражение, — и в то же время разве должны мы исключать, что дом обожал братьев и сестер великого человека?

В конце концов, есть нечто циничное в том, как вещи знаменитого воспитанника возвращаются в дом его детства и обустраиваются там, занимая пространство. Яркие дарования увели рожденного здесь ребенка далеко от семьи. Пропасть между скромным коттеджем и дворцом и в сравнение не идет с той, что разделяет Экклефехан и Чейн-уок. И все же есть нечто глубоко правильное и утешительное в том, что сплошь и рядом честь, воздаваемая Вестминстерским аббатством, уступает той силе, что тянет человека вернуться к истокам.

Несмотря на голод, энтузиазм погнал меня наверх, чтобы ознакомиться с условиями жизни великого человека, хотя нередко случается, что сама личность постепенно тонет и растворяется в подробностях, ускользая от нас. Перо Карлейля, его чернильный прибор, нож, которым он крошил табак, большая фетровая шляпа, в которой его написал Уистлер, широкополая соломенная шляпа, заварной чайник, две салфетки, пружинный зажим для галстука, который он использовал для скрепления бумаг… Оставалось впечатление, что подбор вещей довольно случаен, и все они свидетельствовали о чрезвычайной скупости их обладателя. Даже нож для табака был самый что ни на есть дешевый. Все это вполне естественно смотрелось в Доме с аркой. И я вдруг подумал, что, вероятно, был слишком торопливым и предвзятым в своих прежних суждениях о «местах рождения». Судя по всему, Карлейль вышел из этого маленького дома в опасную страну успеха, но сохранил драгоценное шотландское чувство сдержанности и суровой бережливости.

Я с большим почтением вернулся на маленькую улицу, где Кубах журчал, пересекая Энтепфул. Свесившись через невысокий каменный парапет, ограждавший с одной стороны ручей, я вспомнил одно из лучших высказываний о Карлейле — несколько фраз, принадлежащих перу профессора Дж. М. Тревельяна и написанных во время Первой мировой:

Когда мы читаем некоторых старых авторов, нам кажется, что они — на нашей стороне, готовы поддержать нас и решить наши проблемы. Среди них Мильтон и Мередит, но прежде всего Карлейль. Каков бы ни был предмет — «Сартор», «Бриллиантовое ожерелье», эссе о шотландцах или Джонсоне, — всегда возникает это чувство. Можно говорить о любой из его тем, сколь угодно далекой от войны; но при этом понимаешь мрачную неизбежность и простейшие суждения об основных качествах людей и наций. Когда читаешь Карлейля, ощущаешь, что никогда не сдашься.

Я продолжил свой путь к Дамфрису, размышляя о Карлейле и о гении Шотландских низин. Число людей, поднявшихся из жилищ, подобных Дому с аркой, и вступивших в большой мир, просто невероятно. Возьмем только графство Дамфрис. Низины Шотландии по праву могут гордиться своими детьми. В этом краю выросли не только Томас Карлейль, но и «Восхитительный Крайтон», родившийся, по воле Джеймса Барри, в Эллиоке в приходе Сан-кухар; Уильям Патерсон, автор проектов Английского и Шотландского банков, родившийся в Скипмире в приходе Тинвальд; Томас Телфорд, великий инженер, родившийся в Вестеркирке в Эскдалемуире; доктор Джеймс Карри, биограф Бернса, родившийся в Киркпатрик-Флеминге; божественный Эдвард Ирвинг, родившийся в Аннане; поэт Аллан Канингем, родившийся в Блэквуде в приходе Киркмаоэ; исследователь сэр Джон Ричардсон, родившийся в Дамфрисе; Джеймс Хислоп, автор «Камеронской мечты», родившийся в Дэмхеде… О да, список этот можно продолжать! Но вполне достаточно, даже для Низин…

Когда солнце уже клонилось к закату, я въехал в Дамфрис.

О вы, кто любит Шотландию! Как рассказать вам о том, в какой шок поверг меня Дамфрис?

Мили назад, среди холмов Камберленда, я рисовал в воображении картины той комнаты, что ожидает меня здесь: старинный тяжелый буфет, ранневикторианские стулья, исторические гравюры, маленькая, веснушчатая горничная-горянка. Ни одна из этих деталей сама по себе не была для меня драгоценной, но все вместе они создавали образ несокрушимой устойчивости древней приграничной гостиницы, навевавшей множество приятных воспоминаний о Шотландии.

Однако я вошел в комнату, которую можно встретить где угодно. Стены обшиты панелями из мореного дуба. Изображения Йорка и несколько красочных канадских пейзажей скалистой местности. Высокая, эффектная официантка, которая могла бы служить где-нибудь в посольстве, положила передо мной напечатанное меню, и только тогда я окончательно осознал — с болью в сердце, — что в отеле провели реконструкцию с учетом современных требований. Исчез огромный буфет красного дерева, исчезли колокольчики для вызова прислуги, которые вечно не звенели, исчезли старинные гравюры и викторианская мебель, а вместе со всем этим исчезла индивидуальность, уступив место царящему ныне повсюду богу Единообразия.

Я был слишком опечален, и особенно удручал меня мореный дуб, вытеснивший следы викторианского стиля в наивной попытке вернуться к эпохе Тюдоров, а потому забыл заказать «яичницу из трех яиц». В легкой панике я заметил, что многообразие булочек и сортов хлеба, которые всегда красовались на приставном столике, теперь заменено мисками с темным, сморщенным черносливом и пестрым фруктовым салатом, нарезанным огромными ломтями. Я испытал то чувство, которое возникает у человека, храбро преодолевшего тяжкие испытания и опасности, чтобы увидеть любимую бабушку, и вдруг увидевшего, как она лихо развлекается в коктейль-баре.

Я могу быть не меньшим сибаритом, чем какая-нибудь американская вдова, и, останавливаясь в одном из отелей сети «Ритц», выступаю в качестве немилосердного критика водопроводной системы и того, что называют загадочным словом «услуги»; однако я остаюсь одним из последних поклонников уродливых, мрачных, неудобных, неэффективных и весьма нелепых старых сельских гостиниц — едва ли не единственного уцелевшего напоминания об эпохе конного транспорта. Если такое могло произойти в Дамфрисе, городе, который я считал одним из самых ревностных поборников мебели из красного дерева и отсутствия центрального отопления, следует с горечью признать, что пора попрощаться с милыми сердцу старинными уголками света, где человек еще недавно имел возможность забыть о глупостях прогресса.