Жанна Голубицкая - Десять дней в Рио

Потрясенная открывшейся передо мной картиной, решаю сделать свой коронный «знаковый» звонок: от достопримечательности с мировым именем — в холодную неприветливую Москву.

— Мама, я стою на горе Урка, а скоро буду стоять на Сахарной Голове, — кричу я в телефон.

Я звоню в другое полушарие, и связь слегка фонит:

— Ты стоишь на голове? — переспрашивает мама. — Я не сомневалась!

Быстро живописую маме, как стою на самом краю над пропастью и рассматриваю легендарный город, в буквальном смысле упавший к моим ногам. Мама вздыхает и отвечает, что завидует мне белой завистью. На прощание я чмокаю ее в трубку и передаю привет заснеженному отчему дому.

— Москва! О, Москва! — вдруг слышу я за своей спиной мужской голос с сильным акцентом. Оборачиваюсь: передо мной расплывается в улыбке полный мужчина в шортах, майке и со странным сооружением на голове — чем-то вроде легендарного головного убора ливийского диктатора Каддафи, но отягощенном громоздкими золочеными подвесками и неким подобием диадемы. При этом мужчина чернее гуталина, а его крупные белые зубы на фоне блестящей иссиня-черной кожи сверкают так, что у меня рябит в глазах. Незнакомец делает глубокий поклон, складывая ладони на груди, чем напоминает мне изрядно разъевшегося и закоптившегося старика Хоттабыча из книжки про Вольку-ибн-Алешу.

— Здравствуйте, мадам, — произносит черный «Хоттабыч». — Случайно услышал из ваших уст слово «Москва» и позволил себе к вам обратиться.

Как ни странно, притом что акцент моего собеседника просто чудовищен, построение русских фраз практически безупречно! И даже несколько церемонно: сегодня так общаются разве что литературные герои, но никак не реальные и даже не сериальные. В свое время на РКИ (отделение филологического факультета МГУ «Русский как иностранный») нас учили, как по особенностям произношения определить этнические и языковые корни человека. С тех пор я люблю играть в такую игру: прислушиваюсь к нюансам речи собеседника и стараюсь понять, кто передо мной. Если это русскоязычный человек, то я могу с большой вероятностью определить, коренной ли он москвич и из какой губернии его предки. А если передо мной иностранец, то, уловив нюансы произношения, я могу не только распознать, носитель он данного языка или нет, но и почти наверняка предположить, какой именно язык для него родной. Из речи моего черного, как безлунная ночь, собеседника явно следует: этот человек не просто изучал грамматику русского языка, но прочел немало русских книг и активно на нем общался. Просто, возможно, это было давно, поэтому мелодика и интонации русской речи уже утратились, а вот слова и правила построения фраз в памяти засели накрепко.

Незнакомец почти мгновенно подтверждает мои догадки:

— Двадцать лет назад я учился у вас в Лумумбе, — говорит он мечтательно. — Хорошие были времена! Вы называете этот вуз Лумумбарий. Знаете такой?

— Ну конечно! — радуюсь я в ответ. — Вы так хорошо говорите по-русски! Вы живете в Бразилии?

— О нет, — отвечает мой собеседник, — я из Анголы, а здесь путешествую с семьей. Позвольте представиться, меня зовут Муджараф. Я так давно не имел случая поболтать по-русски! И услышав русскую речь, не смог сдержаться и обратился к вам. Понимаю, что это не очень прилично, но вы уж меня простите…

— Ну что вы, это просто прекрасно! — успокаиваю я ангольца. — Я тоже рада пообщаться на родном языке. Тем более я здесь совершенно одна.

Муджараф так рад случайной встрече с русской, что предлагает мне познакомиться с его семейством. Соглашаюсь: в жизни не видела живых ангольцев!

Африканская семья оказывается не просто большой, а огромной: я насчитала трех относительно молодых женщин, трех откровенно старых, еще двух непонятного мне возраста, двоих молодых мужчин и невообразимую кучу детей. Все они чернее воронова крыла и наряжены самым странным образом, поэтому определить их реальный возраст затруднительно. Всех их Муджараф представляет мне по очереди, а они только кивают и сверкают белоснежными зубами на фоне гуталиновых лиц. Догадываюсь, что, в отличие от главы семейства, русского они не знают. Английского, скорее всего, тоже. Так что побеседовать по душам нам удастся едва ли. Возможно, это и к лучшему. Все равно я не в состоянии даже запомнить их имена, не говоря уж о лицах. По мне, их иссиня-черные лица с сильно приплюснутыми носами совершенно идентичны, как у близнецов. А имена слишком длинны и звучат для европейского уха уж очень по-африкански: что-то вроде «мумбы-тумбы-юмбы». Женщины с ног до головы закутаны в пестрые тряпки, а у молодых даже закрыты лица, в прорезях видны одни черные глаза. Об их молодости я сужу только по относительной статности фигур и живости движений. В такую жару на них просто жалко смотреть.

— Да, мы мусульмане, — сказал Муджараф, заметив, с каким удивлением я разглядываю многослойные одеяния африканских дам. — Хотя в нашей стране большинство жителей исповедуют католицизм, а многие до сих пор привержены древним африканским культам. Но в моем роду, с тех пор как один их наших предков принял ислам, все веруют в Аллаха. Поэтому мои женщины одеваются не только согласно ангольским национальным традициям, но и в соответствии с требованиями конфессии.

У пожилых женщин лица открыты, зато на головах возвышаются многоэтажные тюрбаны размером с небольшую клумбу. Тюрбаны крайне сложносочиненные: тут и какие-то висюльки, и металлические пластины, и кипы ткани. На мой неискушенный в африканских головных уборах взгляд, весить они должны не меньше 20 килограммов. Одна из африканок, самая стройная и высокая, похожая на изящную статуэтку, задрапированную в струящиеся потоки цветной материи, вдруг обнаруживает наличие приятного мелодичного голоса, выдав вполне складную английскую фразу:

— Привет, рада встрече! Меня зовут Зафира, я младшая жена Муджарафа.

— Простите? — переспрашиваю я, не в силах скрыть удивления.

Зафира скромно опускает черные, похожие на крупные блестящие маслины глаза. Муджараф приобнимает ее:

— Да, у нас такой обычай. Здесь все три мои супруги, Зафира — самая младшая из них, мы поженились всего две недели назад и в Рио в свадебном путешествии. Ферейдун-Махал — моя старшая жена, мы в браке почти двадцать пять лет, а Мнгобат-Азиз-Кимали — средняя, на ней я женат девять лет. Также нас сопровождают все мои шестеро детей — четверо от Ферейдун и двое от Мнгобат. Еще с нами матери моя и Зафиры, сестры моих жен, младший брат младшей жены и мой двоюродный племянник.

Пока глава семьи перечисляет свою эскорт-группу, ее черные члены снова улыбаются, кланяются и всячески показывают, как им приятно со мной знакомиться. У меня голова идет кругом — столько родственников сразу я не видела даже в страшном сне! На секунду я представила себе, как за моим Львом Николаевичем, наряженным в тюрбан, на почтительном расстоянии позади покорной вереницей следуем — его жена, дети, потом я, потом мама его, жены и моя, а затем другие его любовницы (которые наверняка есть!) и их родственники. А замыкает шествие какой-нибудь приблудный двоюродный племянник. Эта гипотетическая картинка так меня развеселила, что я не удержалась и захохотала. Муджараф слегка надулся: