Ян Стрейс - Три путешествия

В субботу 28 июня пришли ко мне помянутый Фабрициус и хирург с приказом явиться к казачьему предводителю. Меня тут же развязали и привели к нему. Обменявшись несколькими словами, он сказал, чтобы я пошел домой вместе с Фабрициусом. Я пробыл в том доме с воскресенья до четверга, в то время совершались большие жестокости, причем несчастных подвешивали за ноги и рубили им руки и ноги.

В четверг 3 июля меня снова схватили и отвели к воде и я полагал только, что теперь придется умереть. Казаки сказали мне, что если я хочу получить свободу, то должен заплатить 100 рублей — обещанный хирургом выкуп, после чего Фабрициус меня выкупил, а так как он был казаком по нужде и должен был заплатить собственными деньгами, то обещал им передать свою часть, что было христианским поступком. Без этого выкупа я без сомнения должен был умереть, потому считаю своим долгом уплатить помянутому Фабрициусу 500 гульденов, которыми он откупил меня от смерти.

В воскресенье меня потребовали к полковнику, который находился в царском погребе, где я встретил трех казаков, одетых в мое платье и держащих мои инструменты. Казачий полковник часто пил за мое здоровье, а так как он сильно опьянел и я боялся его буйного нрава, то незаметно ушел от него.

В это время произошло много замечательного, о чем долго рассказывать. Я оставался у казаков до среды 9-го числа и не слышал и не видел ничего иного, только ежедневные зверства и нечеловеческие жестокости над многими невинными людьми. В тот день секретарь по имени Алексей Алексеевич (Alexe Allexewitz) и сын Гилянского (Gilaan) хана были подвешены живьем за ребра на рыболовных крюках и два сына воеводы были повешены за ноги к стене. Обоих детей звали Борис, один шестнадцати лет, другой семи или восьми. На следующий день, в четверг 10-го числа, бедные дети были еще живы и младшего после долгих просьб отвязали, а старшего по приказу предводителя сбросили с той же самой башни, откуда был сброшен его отец. Между тем я узнал, что еще жив один из моих матросов по имени Карстен Брант, о котором я полагал, что во время штурма и восстания в городе его без сомнения убили, как всех остальных немцев, но так как он походил лицом на перса, то казаки и сочли его за такового, ибо большая часть персов была оставлена в живых по неизвестной мне причине.

20 июля казачий генерал вышел из Астрахани с большим числом лодок и около 1 200 человек, оставив в городе гарнизон по 20 человек от каждой сотни. Над ними поставил двух начальников: одного старого казака Василия Родионова (Wassielje Rоdivonof), родом с Дона, другого крещеного в русскую веру, его звали Ивановичем (Ivanowitz).

2 августа в городе все еще происходили ужасные убийства, что вошло в обычай, убивали один день больше, другой день меньше и так умертвили 150 человек, тираны орошали кровью их невинные липа. Тогда я выкопал себе в земле яму, чтобы можно было скрыться на время нужды; в нее я часто прятался, так как каждый день слышал только о жестокой тирании, а вздохи, плачи и стенания старых и молодых людей могли бы растрогать камень. Я все время находился в большой опасности и в страхе ежеминутно представлял себе смерть, но не переставал думать о том, как спасти себя. Я написал в это время три письма в Исфаган. Незадолго до того получил свободу Карстен Брант — человек, который хотел вместе со мной и с хирургом пройти через бойницу в стене и пуститься в бегство, но его поймали и взяли в плен, когда он собирался последовать за нами. Так как у него, как уже сказано, черные волосы и лицо, то его сочли за перса и выпустили на свободу; напротив, все немецкие офицеры были перебиты, исключая Людовика Фабрициуса, пасынка капитана Рудольфа, который один из всех офицеров остался в живых.

Примерно в это же время хирург принес известие, что наши бежавшие на шлюпке и покинувшие меня были выброшены бурей на дагестанскую или шамхалскую землю, лежащую на берегу Каспийского моря.

22 августа в городе еще чинились многие жестокости, бедным людям отрубали руки и ноги и затем бросали их в воду. Хирург получил разрешение выехать со своим слугой, оставив в залог того, что он вернется, Людовика Фабрициуса. Я решил с божьей помощью отправиться с ним под видом слуги, ибо лодка или судно дербентских купцов, баньянов, должна была вернуться домой, а мы хотели поехать с ними. Купцы также были ограблены и у них было отнято все имущество.

В воскресенье 24 августа мне срезали волосы и начисто обрили голову.

В понедельник 25-го мы вошли с божьим именем в лодку; я взвалил на плечи мешок и пошел, скрючившись и сгорбившись, своей дорогой, чтобы меня никто не узнал и не выдал.

В полдень мы покинули Юат (Juat), или татарский поселок, и во вторник вышли в Каспийское море, где у самого берега стояли три судна, которые пошли вместе с нами. Мы держали путь к югу и прошли мимо Settinabo Gora; ветер дул с северо-запада, а к вечеру наступило затишье.

В среду одна из трех лодок приблизилась к нам. Они сказали, что идут из Астрахани с соляным грузом и держат путь в город Терки; мы плыли вместе с ними на парусах при глубине в 11 и 12 футов и близко держались к берегу, поросшему камышом. Вечером эти суда отошли от нас на расстояние мушкетного выстрела, а вскоре после того к нам направились два челна, на каждом по девять человек. На нашей лодке было 46 человек, большей частью баньяны и еще несколько персов, татар и бухарцев. Они открыли огонь против нас, но никого не ранили. Когда они приблизились к нам, баньяны упали на колени, просили оставить им жизнь, после чего они перешли к нам, ограбили и взяли все, что еще осталось до последнего кусочка хлеба. У меня еще сохранились восемь золотых рублей, печать и перстень, побывавший в руках у казаков и выкупленный у них. Я перед тем отдал деньги и печать на сохранение хирургу; они жестоко угрожали подвергнуть его пыткам, если он не скажет, у кого из нас есть деньги и не передаст их. Он не мог от них избавиться, они теснили его и жестоко мучили и даже собирались бросить в воду и утопить; это вынудило хирурга отдать им мои деньги и перстень, а также четыре двойных дуката. Хирург уже спрятал особым манером 52 дуката в своем желудке. Они спросили, кто я такой, на что хирург ответил, что грузин.

После того как казаки все отняли и разграбили, они посоветовались друг с другом, как поступить с нами, что окончилось благополучно, ибо они даровали нам жизнь при условии, что мы выйдем в море и не будем впредь держаться берега, сказав: «Если мы вас встретим у берега, то побросаем всех в воду и утопим».

Вечером они ушли от нас с добычей, а мы пустились безлунной ночью в открытое море при глубине в три клафтера. Западный ветер дул с такой силой, что все баньяны, персы, татары и бухарцы сильно напугались, однако те нами не случилось никакой беды. Мы простояли на якоре до субботы 30-го и, когда ветер стих, мы направились к берегу, хотя я и другие достаточно отсоветовали им это, но нам не давали говорить. Подойдя к берегу, мы снова заметили два судна; одно из них направилось к нам. Мы гребли и пошли на парусах при легком ветре к востоку, но вскоре были настигнуты, и они напали на нас. Я и хирург попрощались друг с другом, полагая, что нам тотчас же придется умереть. Они снова грабили. Я вымазался сажей и жиром и повязал тряпкой голову подобно баньянам. Что это за черт? — спросили они у хирурга, ибо я так отвратительно выглядел. Между тем они хотели забрать последний хлеб, оставшийся у нас; заметив это, я показал рукою на рот, что вызвало у них сострадание, и они оставили нам часть хлеба. Некоторые жестоко били хирурга, приняв его за поляка; двум дагестанским купцам пришлось расплатиться жизнью, их сбросили с лодки в воду и утопили. Они угрожали поступить так со всеми, если снова поймают нас у берега. Со мной был компас, на этот раз и его похитили у меня, и мы должны были идти, руководствуясь солнцем и полярной звездой. К вечеру поднялся сильный ветер, вследствие чего они нас покинули и снова вернулись на берег, а мы стали на якорь при глубине в четыре с половиной клафтера. Хирург снова спрятал в желудок свои 52 дуката.