Зегидур Слиман - Повседневная жизнь паломников в Мекке

Вот знаменитое кладбище Маала, обширный, выжженный солнцем склон, прорезанный перпендикулярно посередине бульваром Харам и проспектом Хаджун. У входа поставлены бараки, лежащие на земле люди растирают ступни, а на белом фургоне можно прочесть: «Управляющий похоронным бюро, похоронные катафалки». Кладбище больше походит на заброшенный пустырь, земля здесь серая, каменистая, без намека на какую-либо растительность. Крошечные побеленные стены разграничивают квадраты, в центре которых положены обычные камни — могилы. Листовые навесы покрывают аллеи, также ограниченные каменной стеной. Виднеются мраморные фрагменты с изысканными арабесками. Никакой надписи на них нет и в помине, но зато на огромном панно на арабском, английском и урду нацарапано каким-то ваххабитом-некрофобом:

«Главное управление по формированию самосознания и выполнения религиозных предписаний. Отдел по делам паломничества. Брат паломник должен знать, что:

— лишь мужчины имеют право посещать мусульманские могилы;

— женщинам посещение могил запрещено, ибо сказано: «Да проклянет Бог посетительниц могил (хадис);

— запрещено проявление чувств, как-то: поглаживание камней, совершение поклонов или призывание мертвых перед погребальными камнями;

— попроси у улемов, чтобы они разъяснили тебе обязанности твоей веры и то, что тебе еще не известно о правилах хаджа и твоей религии. Это твой священный долг».

Снаружи на бетонной стене растянута огромная рекламная афиша на французском языке: «Молодость — одеколон для мужчин. Жанна Артес. Париж» Именно здесь, на этом кладбище Маалы похоронены многочисленные близкие и родственники Мухаммеда, в частности Хадиджа, его первая жена. Здесь же на протяжении веков хоронили ученых и мистиков. На фотографиях, сделанных до вторжения на эти земли ваххабитов, можно видеть настоящий миниатюрный городок, пестрящий белыми куполами, с тенистыми «улочками», обсаженными зеленой изгородью.

Автобус едет вверх по бульвару Харама, делает поворот и направляется на восток, притормозив на нескольких светофорах, вдруг попадает в район трущоб. Центр остался позади. Хибарки, крытые листовым железом, кирпичные лачуги, лавчонки, сколоченные из всего, что попадалось их владельцам под руку, лепятся по краям дороги. Детвора копошится в этих «фавеллах», где нет ни праздников, ни карнавалов, а есть лишь одна радость — радость религиозного братства. За поворотом, на пустынном горизонте, прочерченном ломаной линией каменистых холмов, возникает одинокая гора в форме сахарной головы, вершина которой похожа на отточенный карандаш — Джебель ан-нур. К ее подножию робко прижимаются белые домики, разделенные узкими улочками, мощенные щебенкой, по которым ходило столько босых ног. Мужчины заняты работой, женщины, закутанные с головы до ног, и ребятишки предлагают верующим содовую шипучку, колу, сигареты и минеральную воду. За запертым трактиром — свалка, над которой вьются тучи мух.

Гора крутая, каменистая, величественная. Тропинка, ведущая к вершине, опоясывает покатые склоны и пугает взбирающихся вверх людей ужасными пропастями. Она не огорожена никакими столбиками, никто о ней не заботится, состояние ее весьма удручающее. Все это выглядит так, как если бы саудовцы пытались отсоветовать посетителям по ней подниматься.

«А вы что, думаете, что пророк поднимался туда на фуникулере? — бросил насмешливо какой-то марокканец. — Помолитесь Господу и вперед! Если нам суждено умереть, никто не скажет, что мы сдохли, грабя банк!» Мы начинаем подниматься. На груде камней навес и коврик. Пара бедуинов. Иссушенные, сморщенные лица, запавшие беззубые рты. Они просят милостыню. Просто, без умоляющих взглядов и протянутых рук. Полтора часа осторожного подъема, остановок над зияющими безднами, и вот, наконец, мы на вершине этой скалистой гряды, слегка наклоненной в сторону Мекки.

Грандиозная панорама. Вокруг горные вершины, похожие на гигантские застывшие волны; они вырастают из песка и бегут к горизонту. Там, на востоке, равнина Арафата. Вдали виднеется сиреневатая цепь Саравата, которая своими зубчатыми вершинами пересекает южный горизонт. К западу — магма выжженных скал, сероватая лава, на которой еще кое-где уцелели следы белесых железобетонных заливов. Можно различить семь минаретов Заповедной мечети, [95] 95 В конце 80 — начале 90-х годов XX века в Заповедной мечети была произведена еще одна перестройка, после чего число ее минаретов достигло девяти. а еще дальше — едва заметный силуэт горы Саур. К северу тянется цепь низких холмов, похожих на картофелины. Угадывается извилистая дорога, ведущая в Медину. У подножия пика Света расположились «спальные» районы и заводы. Дым, песок и каторжный труд. Здесь давно позабыли о том, как выглядят деревья. К счастью, на этой голой вершине, обдуваемой всеми ветрами, есть маленькое кафе. Пакистанец с бегающим взглядом и ловкими движениями предлагает чай, растворимый кофе и кока-колу.

Здесь когда-то стоял сам пророк, взирая на этот неприветливый лунный пейзаж, враждебный стадам и людям. Чтобы спастись от палящих лучей солнца, он вскарабкался по склону горы, поставил ногу на крошечный острый уступ, что навис над пропастью, и, ухватившись за каменный выступ, проскользнул в пещеру Хира. Чтобы до нее добраться, посланнику Бога пришлось протискиваться через разломы и каменистые нагромождения, и вот перед ним открылась маленькая природная пещерка — скорее даже ниша, в которой может поместиться всего один человек. На боковой стене есть брешь, открывающаяся прямо на Мекку. Здесь, между небом и землей, Амин, [96] 96 Амин (Надежный) — прозвище, которое дали будущему пророку курайшиты. Здесь автор допускает анахронизм. Биография (сира) пророка говорит, что этим именем Мухаммеда звали в юности, а не когда началось его Откровение. человек твердый и суровый, владелец каравана и муж Хадиджи, богатой купчихи, отец семейства каждый год проводил один месяц в полном одиночестве.

У него, однако, было все, чтобы быть счастливым: мир и достаток в доме, надежный доход, любящая жена, дети. Но он явно не относился к тем людям, которые довольствуются лишь материальным достатком. Ему претило самодовольство курайшитов, этих «акул» пустыни, к которым он, однако, и сам принадлежит по крови и по социальному статусу. Его обвиняли в том, что он любил слушать рассказы и древние легенды чужеземцев, говорящих на иноземных языках (Коран, 16:105/103; 25:5/4). Все дни напролет он проводил в размышлениях и созерцании, ночи — в бдениях, питался лишь финиками и галетами. Его ум находился в постоянной работе, его мысли становились все отточенней. Ему, должно быть, было тогда под сорок.