Александр Сорочинский - В таёжных дебрях Подкаменной Тунгуски

Она заходилась в рыданиях, от неожиданного, невозможного в её лёгкой безоблачной жизни унижения. Она действительно страдала от сильно запоздалого прозрения и окончательного осознания простоты того, чего на самом деле хочет от неё большинство этих противных представителей противоположного пола. А ведь как все прикидывались: цветочки, конфетки, вздохи, томные ухаживания. Всё происшедшее явилось для неё просто трагедией, привидевшимся во сне кошмаром!

В таком цветущем, или точнее сказать, расцвеченном виде мы с Денисом и застал её в палатке. Валя безостановочно рыдала, закрыв лицо руками. Нам стоило большого труда хоть как-то успокоить её, и узнать, что же произошло. Наконец она убрала руки от лица и, беспрестанно всхлипывая, бессвязно принялась рассказывать свою грустную историю. Впрочем, как только мы увидели её лицо, комментарии уже не потребовались. Мы видели, как она кокетничала со Славой, а дальнейшее развитие событий предугадать было не трудно. Синий кровоподтёк покрывал почти половину её лица. Первые два дня после удара глаз вообще не открывался. Затем веко стало подниматься, а синячище начал переливался ото дня ко дню всеми оттенками синего, красного, зелёного, жёлтого цветов и их разнообразных сочетаний. Это буйство красок продолжалось ещё недели две!

На разноцветный портрет Вали, проезжая по каким-то, вдруг срочно возникшим делам, группами и поодиночке, приезжала посмотреть вся экспедиция. Заезжал сюда и сам виновник – художник Валиного нового портрета – Слава. Он явился с видом кающегося грешника, с посыпанной пеплом головой. С лицом, выражающим сострадание и вселенскую вину, он бил себя кулаком в грудь, рвал оставшиеся на голове волосы, просил прощения у Вали и у нас с Денисом, выставил на стол бутылку спирта и просил в знак прощения и примирения распить её с ним. Раскаивался он столь искренне, что растопил сердце Вали. Мы тем более простили его, так как в схватке с нами сам Слава пострадал гораздо больше, а уж наши острые ощущения были не в счёт. Мы дружно сказали Славе, что всё забыли, распили с ним мировую, и он уехал к себе в отряд счастливым и умиротворённым. Вот так и выясняется, как мало нужно человеку для счастья! Но это будет потом, а сейчас вечер только ещё начинался.

Выяснив, что произошло, мы с Денисом, как поборники справедливости и защитники слабых и обиженных, решили позвать Славу к костру. Я окликнул его: «Слава, можно тебя на минутку». Тот подсел, нервно озираясь, не смотря мне в глаза, и заискивающе спросил: «Чего, Сань?». Он прекрасно понял, «чего» я его позвал! Как говорит пословица: «Чует кошка, чьё мясо съела»! Разговор с ним повёл я: «В награду за такие проказы тебе полагается очередной срок, потому что это подвиг уже достойный зоны, а здесь ещё не зона». Слава начал издавать нечленораздельные рычащие звуки, больше похожие на звериный рык, чем на человеческий голос. При этом он мотал головой из стороны в сторону от большого неудовольствия сложившейся ситуацией.

Затем, громко и отчаянно матерясь, Слава побежал в кромешной темноте безлунной ночи, освещаемой только отблесками костра, к берегу реки. Запрыгнув в самую быстроходную лодку партии, ласково именуемую «Маруськой, он на бешеных оборотах её «Вихря» сделал круг по ночной реке.

Затем на полной скорости вылетел на берег! Уже катясь по прибрежному галечнику, он продолжал держать ручку руля и править лодкой, что было очень смешно, несмотря на серьёзность ситуации. В результате этого короткого, но яростного заплыва, оказались сломанными винт и весь сапог мотора лодки, а сама она вылетела на берег метров на пять! Весь следующий день ребята из его отряда вместе с ним чинили «Вихрь» «Маруськи». Хорошо ещё, что смогли починить всеобщую любимицу экспедиции.

Однако цепь Славиных «славных» дел ещё не закончилась. Он выскочил из лодки, схватил охотничий нож и побежал ко мне с криком: «Я убью эту суку!». Всё это, довольно динамично развивающееся действие, я с большим интересом рассматривал, продолжая сидеть у костра. Созерцал Славино бешенство с философским спокойствием. Денис немного отошёл от костра и скрылся в темноте. Бежал Слава очень быстро. Когда он был метрах в пятнадцати от меня, я встал, зажав в подмышке одну из палок моих дубовых боевых «унчаков».

Это холодное оружие бывает нескольких видов и форм, в моём случае оно состояло из двух восьмигранных палок, сделанных из морёного дуба, соединенных между собой прочным шёлковым шнуром. Дело в том, что как раз в это время я, вместе со своими друзьями-сокурсниками из общежития, занимался борьбой «каратэ» в одной из тогдашних подпольных секций Москвы. В советские времена эта борьба, основанная на «нанесении сильных беспощадных ударов, противоречащих нашей коммунистической морали», была запрещена. За нами гонялись блюстители этой морали. Мы меняли место занятий (обычно это были школьные спортзалы) и продолжали заниматься. Время было такое. Как всякий уважающий себя каратэист того времени, я имел в своём арсенале двое учебных, круглых по форме и облегчённых по весу буковых, и одни – боевые, тяжёлые восьмигранные дубовые, «унчаки».

Ночная река © фото автора

Вторую палку своего грозного оружия я держал в правой руке, поддерживая напряжение соединительного шёлкового шнура «унчаков» для нанесения быстрого и сильного удара. Схватка обещала быть очень быстрой, поэтому я решил, без всяких прицеливаний и премудростей, бить Славе в лоб. Однако, как выяснилось чуть позже, не один я наблюдал за развитием этой трагикомедии. Сын начальника экспедиции, Пашка, только что демобилизованный после срочной службы в армии, и мой сокурсник Денис, вдруг вынырнувшие из темноты, перехватили Славу метрах в трёх от меня. Сразу же навалилось ещё несколько человек, у него из рук вырвали нож, связали и оттащили в палатку. Во время перетаскивания упирающегося «героя – любовника» к месту его «принудительного отдыха», он кричал мне: «Ночью лови птичку из моего ружья! Она к тебе обязательно прилетит!». Не знаю почему, но особенно не переживал даже тогда, когда этот взбешённый крепыш в наколках подбегал ко мне с охотничьим ножом в руке, а его угрозы взволновали меня ещё меньше! Наверное, спокойствие перед схваткой объяснялось моей правотой в инциденте, ну и, конечно, уверенностью в своей подготовке к единоборству и наличием холодного оружия, которому доверял. Что касается угрозы ночного выстрела, то здесь было налицо легкомыслие молодости и наплевательское русское – «авось». Ночью, действительно, кто-то ходил возле моей палатки. Слава это был или не он, не знаю, но всё обошлось без выстрелов, смертей и ранений.

Читать дальше