Григорий Градовский - Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.

Говоря это, мне хочется показать, что не из печати неприятель может иметь верные сведения об армии своего противника; уж как ни свободна европейская печать, как ни наполнена она известиями относительно турецкой армии, однако, ничто не обнаруживает, чтоб этой свободой или, выражаясь свойственным иному языком, чтоб этой «разнузданностью» иностранной печати мы могли воспользоваться в нашу пользу в качестве врагов турок; в европейской печати говорили, например, что зевинская позиция «недоступна с фронта», и хотя это мнение можно было проверить, подойдя к Зевину, однако, никто не скажет, чтоб указание это, невыгодное для турок, послужило нам в пользу. Будем же уверены, к чести нашей, что и Мухтар-паша не в силах воспользоваться для себя теми сведениями, которые может дать русская печать. Победы и поражения далеко не этим обусловливаются...

В последние дни ничего особенного не происходило. Войска находятся в томительном ожидании, как было до войны. Ожидали решительного сражения, как только придут подкрепления; но и подкрепления пришли, а мы все не двигаемся с места и не покидаем своего наблюдательного поста. Чуть не каждый день турки тревожат нас ложными известиями через лазутчиков. Уж столько раз приходилось слышать о готовящемся «ночном нападении», что всякий раз, как делаются приготовления к встрече неприятеля, можно пари держать, что ночь пройдет совершенно спокойно. 17 июня прошел слух, что Мухтар-паша хочет прорваться в наши пределы у Ани; немедленно бригада 39-й пехотной дивизии двинута была в Ани и расположилась у развалин этой древней столицы Армении. 24 июня узнаем, что позиция эта очищена нашими войсками; на другой стороне Арпачая, против Ани, оставлен был небольшой отряд, из саперного и еще одного батальонов, а бригада с артиллерией и Тверским драгунским полком, под начальством генерал-майора Цитовича, направилась к эриванскому отряду, который занимал укрепленную позицию на Чангилских высотах. Движение это объяснялось тревожным известием, будто отряд генерала Тергукасова снова находится в затруднительном положении, так как ему угрожают значительно превосходные силы неприятеля под начальством Измаила-паши. Теперь говорят, будто генерал Тергукасов вынужден был без боя переменить позицию, а турки вторглись в Эриванскую губернию. Таким образом: то, чего так опасались, случилось: турки вошли в наши пределы, тогда как мы все еще продолжаем стоять против высот, занятых Мухтаром-пашой от Визинкея вплоть до Арпачая. Рождается вопрос: откуда могли взяться у турок силы, чтоб очутиться в значительном числе против генерала Тергукасова и заставить его отступить без боя? Если эриванский отряд успешно боролся со всем корпусом Мухтара-паши, если он, озлобленный двумя большими сражениями и непрестанным боем при отступлении, смог разбить у Баязета 13 000 турок, то необходимо думать, что в настоящее время значительнейшая часть турецкой армии направилась против генерала Тергукасова. Это сосредоточение турецких сил, надо думать, произошло, главным образом, за счет стоящего впереди нас корпуса Мухтара-паши: а в таком случае не лучше ли было бы воспользоваться этим обстоятельством, и разбить Мухтара-пашу в его укрепленной, но страшно растянутой позиции? Тогда Измаил-паша волей-неволей был бы принужден убраться восвояси...

Впрочем, нам легко рассуждать, не неся на себе ответственности главнокомандующего. Конечно, и многие обстоятельства, заставляющие поступать начальника армии так или иначе, могут быть нам неизвестны.

Получено известие об успехе, одержанном ардаганским отрядом над конной партией состоящего на турецкой службе разбойника Михрали. После взятия Ардагана там оставлен небольшой отряд под начальством полковника Комарова, брата генерала Комарова, раненого при Зевине. Срыв или взорвав ардаганские укрепления, отряд этот имел несколько удачных столкновений на путях сообщения неприятеля и предпринимал не раз летучие экспедиции, как, например, в Ольту, где были уничтожены значительные запасы и захвачено до 2000 ружей. Обязанность его — держать в повиновении окружающее Ардаган население и охранять наш фланг от турецких войск, сосредоточенных у Батума. Со времени нашего отступления значение ардаганского отряда приобрело еще большее значение, так как на долю его выпало также оберегать от неприятельского вторжения наши владения у Ахалкалака и Ахалцыха. Когда корпусу Мухтара- паши удалось беспрепятственно соединиться с карсским гарнизоном, можно было предвидеть два способа действий со стороны неприятеля. Турки могли направиться на Ардаган и, предупредив нас быстрым движением в этом пункте, оттеснить полковника Комарова и войти в непосредственную связь с батумскими войсками или же, наоборот, попытаться с превосходными силами наброситься на эриванский отряд, принудив главные силы к отступлению в Александрополь и даже далее, в наши пределы. Занятое Мухтаром-пашой фланговое положение у крепости Карса на всем протяжении высот от Визинкея до Арпачая соответствовало последнему плану. В настоящее время, как я писал вчера, план этот переживает верный момент своего осуществления: если до сих пор не подтвердилось, что Измаилу-паше удалось занять Кульп, то достоверно, что значительные силы турок стоят лицом к лицу с отрядом генерала Тергукасова. Таким образом, в настоящее время весь интерес кампании сосредоточивается на событиях в эриванском отряде, от исхода которых будут зависеть и действия наших главных сил.

Недавнее дело ардаганского отряда происходило 23 июля. Полковник Комаров настиг парию Михрали в болотах Верхнего Геля, у селений Сайзала и Дыштырь, и задержал ее до прибытия пехоты. Два стрелковые батальона под начальством полковника князя Барятинского, сделав переход в 40 верст, подоспели вовремя к нашей кавалерии. Селения Сайзала и Дыштырь, жители которых оказали сопротивление и стреляли по нашим войскам, заняты были с боя, а кавалерия Михрали обращена в полное бегство, причем неприятель оставил 30 тел на месте битвы. Как я телеграфировал вам, наша, потеря ничтожна: двое убитых и четыре раненых нижних чина.

Дело у Верхнего Геля, не представляющее особого значения в военном отношении, заслуживает, однако, внимания по участию, которое принято было в сражении жителями названных двух селений. Участие это обнаруживает, что местное население считает теперь нас слабее турок. Стоит также сказать несколько слов и о начальнике неприятельской кавалерии, обращенной в бегство 23 июля.

Михрали занимает видное место в ряду карапапахских шаек, живущих разбоем и грабежом. В начале войны Михрали, сколько известно, играл довольно нейтральную роль; другими словами, он воевал за собственный счет, «беспристрастно» грабя и армянские, и турецкие селения: кто подвертывался под руку Михрали, тот был и враг его. Шайка его имела 50–60 человек, и жители, говорят, одинаково жаловались на нее как русским, так и турецким властям, смотря по тому, кто был ближе и влиятельнее. Следуя принятой в начале войны системе, наши военные власти испробовали два способа обезопасить страну от разбойничьих подвигов Михрали: его старались или поймать, или же склонить на свою сторону, приглашая перейти в число состоящих уже на нашей службе карапапахов и обещая полное забвение всех прошлых счетов его с правосудием. Все старания оказались напрасны. Михрали был достаточно ловок, чтоб уклониться от поимки, и не соблазнился перейти добровольно на нашу сторону. Напротив, он все более и более вдавался в роль турецкого партизана и, в качестве защитника Карса, сталкивался не раз с нашей кавалерией в небольших передовых стычках, кончавшихся всякий раз благоразумным бегством, спасавшим Михрали от плена или смерти. Первый раз, когда мне пришлось видеть стычку наших войск с неприятелем и услышать первые боевые выстрелы, было именно столкновение тверских драгун с партией Михрали. Это происходило 21 мая, во время рекогносцировки, причем драгуны отбили 20 лошадей и 150 штук скота. Михрали предпочел турецкую службу и не сдавался на увещания подсылаемых к нему лазутчиков, потому что семейство его находилось в Карсе: он опасался, в случай перехода на нашу сторону, обречь свою семью на все неистовства турецкой мести. Само собой разумеется, что теперь, после нашего отступления, Михрали не имеет уж никакого повода бросить турецкую службу. Поэтому мы и видим его теперь начальником довольно значительной кавалерийской партии — он разыгрывает уже роль турецкого кавалерийского генерала.