Генри Хаггард - Она

За дверью кашлянули, я сразу же узнал этот кашель и отпер замок.

В комнату торопливо вошел человек лет тридцати с очень красивым, хотя и довольно изможденным лицом. В правой руке он с трудом тащил массивный железный сундучок. Взгромоздив сундучок на стол, он сильно закашлялся. Кашлял долго-долго, пока весь не побагровел. Не в силах стоять, он повалился в кресло и начал харкать кровью. Я плеснул в бокал немного виски и протянул ему. Он выпил, и ему как будто бы стало получше, однако его состояние оставалось по-прежнему тяжелым.

— Почему ты так долго меня не впускал? — проворчал он. — Эти сквозняки для меня просто смерть!

— Я не знал, что это ты, — объяснил я. — Время-то уже позднее для посещений.

— Я думаю, это мое последнее посещение, — ответил он с жуткой гримасой, долженствующей изображать улыбку. — Плохи мои дела, Холли. Очень плохи. Вряд ли я дотяну до завтрашнего утра.

— Глупости! — сказал я. — Сейчас я сбегаю за доктором.

Повелительным взмахом руки он отклонил мое предложение.

— Я рассуждаю вполне здраво, не надо никаких докторов. Я ведь изучал медицину и знаю о своей болезни все, что следует знать. Ни один доктор не может мне уже помочь. Настал мой последний час! Целый год я живу только чудом… А теперь послушай меня и как можно внимательнее, потому что у меня не будет возможности повторить то, что я тебе скажу. Мы дружим уже два года — и что же ты обо мне знаешь?

— Я знаю, что ты богат и по какой-то своей причуде поступил в наш колледж в том возрасте, когда почти все другие давно уже его заканчивают. Я знаю, что ты был женат, но твоя жена умерла при родах, и что ты мой лучший, можно сказать, единственный друг, который у меня когда-либо был.

— А знаешь ли ты, что у меня есть сын?

— Нет.

— У меня есть пятилетний мальчик. Он достался мне слишком дорогой ценой, ценой жизни его матери, поэтому я даже не хотел его видеть. Холли! С твоего, разумеется, согласия я хочу назначить тебя опекуном моего сына.

Я едва не выпрыгнул из кресла.

— Меня?

— Да. Я хорошо изучил тебя за эти два года. С тех пор, как я понял, что обречен, я неустанно ищу человека, которому мог бы доверить мальчика, и вот это… — Он постучал по сундучку. — Никого более подходящего, чем ты, Холли, мне не найти; ты похож на дерево с грубой, шершавой корой, но прочной и здоровой сердцевиной… Послушай, мой мальчик — единственный потомок одного из самых древних, насколько позволяет проследить генеалогия, родов мира. Рискуя вызвать у тебя на губах недоверчивую улыбку, я все же скажу, что моим шестьдесят пятым или шестьдесят шестым предком был египетский жрец — Калликрат. [2] Сильный и красивый, или, более точно, красивый в силе. — Л.X.X. Его отец — один из наемных греческих воинов Хак-Хора, мендесийского фараона двадцать девятой династии, а его дед, по-видимому, тот самый Калликрат, которого упоминает Геродот. [3] Калликрат, на которого ссылается мой друг, был спартанцем. Геродот (История, книга девятая, 72) отмечает его необыкновенную красоту. Он пал в знаменитой битве при Платеях (22 сентября 479 г. до н. э.), когда лакедемонцы и афинцы, возглавляемые Павсонием разгромили персов, истребив более трехсот тысяч человек. Привожу перевод этого отрывка: «Калликрат же, погибший в сей битве, почитался одним из красивейших греков того времени — не только среди самих лакедемонцев, но и среди других греческих племен. Когда Павсоний приносил жертву, он был ранен в бок стрелой, но они продолжали сражаться, и когда его, уже умирающего, понесли прочь, он сказал платейцу Аримнесту, что не страшится гибели за Грецию, но сожалеет, что так и не совершил достойного себя подвига». Этого Калликрата, по-видимому, столь же отважного, сколь и прекрасного, по свидетельству Геродота, похоронили среди молодых военачальников отдельно от спартанцев и илотов. — Л.Х.Х. Примерно в 339 году до Рождества Христова, когда пали фараоны, этот Калликрат, нарушив обет безбрачия, бежал из Египта со своей женой принцессой Аменартас. Их корабль потерпел крушение у берегов Африки, около залива Делагоа, точнее, к северу от него. Команда погибла, спаслись лишь он сам и его жена. Оба они претерпели тяжкие лишения, но в конце концов их приютила могущественная королева дикого племени, белая женщина необычайной красоты. При обстоятельствах, вдаваться в которые у меня нет желания, но которые ты узнаешь, если будешь жив, когда вскроешь сундучок, эта королева убила моего предка Калликрата. Его жене, однако, каким-то образом удалось бежать в Афины. Там у нее родился сын, названный ею Тисисфеном — Мстителем. Через пятьсот или более лет ее потомки переехали в Рим. Об этом переезде не сохранилось никаких сведений. Возможно, они продолжали лелеять мысль об отмщении, заключенную в самом имени Тисисфен. К тому времени они изменили свою фамилию на Виндекс, что также означает Мститель. Здесь они тоже прожили около пятисот лет. Когда в 770 г. н. э. Шарлемань вторгся в Ломбардию, где они поселились, тогдашний глава рода примкнул к великому императору и после возвращения с ним через Альпы обосновался в Бретани. Через восемь поколений очередной глава рода переехал в Англию, где тогда царствовал Эдуард Исповедник. Во времена Вильгельма Завоевателя он сумел достичь высокого положения и власти. С тех самых пор и по сей день моя генеалогия прослеживается без каких-либо перерывов. Нельзя, правда, сказать, чтобы фамилия Винси — так она была переделана после того, как наш род переехал в Англию, — особенно славилась, мои английские предки никогда не занимали первых мест в государстве. Кое-кто из них был солдатом, кое-кто торговцем, но они всегда сохраняли определенный уровень респектабельности и ни разу не выходили из строгих рамок посредственности. Со времени Карла Второго и по начало нынешнего столетия они подвизались на поприще торговли и промышленности. Мой дед-пивовар сколотил довольно приличное состояние и в 1770 году отошел от дел. В 1821 году он умер, отказав все свое состояние отцу, который промотал значительную его часть. Через десять лет скончался и он, завещав мне пожизненную ренту в две тысячи фунтов ежегодно. Тогда-то, изучив содержимое вот этого — он показал на железный сундучок, — я предпринял экспедицию, которая окончилась довольно плачевно. На обратном пути, путешествуя по югу Европы, я остановился в Афинах. Там я встретился со своей будущей женой, которая, как и наш древний предок Калликрат, вполне заслуживала эпитета «Прекрасная». Мы поженились, а через год, когда родился сын, она умерла.

Несколько мгновений он сидел молча, подпирая подбородок ладонью, затем заговорил вновь:

— Женитьба помешала мне осуществить до конца свой замысел, а теперь уже слишком поздно. У меня не остается ни дня, Холли, ни дня. Если ты согласишься принять опекунство, ты узнаешь все, до подробностей. После смерти жены я начал готовиться к новой экспедиции. Начать, на мой взгляд, следовало с изучения восточных языков, прежде всего арабского. С этой целью я и поступил в колледж. В скором времени, однако, у меня развилась тяжелая болезнь, и вот я при смерти. — И как бы в подтверждение своих слов он разразился новым приступом кашля.