Мишель Пессель - Затерянный мир Кинтана-Роо

Я принялся рыть снова и вскоре рядом с тем местом, где Чук нашел бусину, откопал красивый нефрит в форме трапеции размером в два квадратных дюйма. В верхней части трапеции было отверстие, чтобы нанизывать нефрит в ожерелье. Я уже мечтал о сказочных сокровищах и, позабыв, что любителям не полагается вести раскопки, продолжал рыться под плитой, просеивая сквозь пальцы сухие комья штукатурки, среди которых оказалась еще одна бусина из нефрита. Размером она была чуть поменьше первой и имела овальную форму.

Теперь меня уже ничто не могло остановить, да и Чук увлекся, роясь в щели под алтарем. Однако все дальнейшие поиски оказались бесплодными. Я понимал, что пора прекращать раскопки, и чувствовал себя, как голодная собака перед лавкой булочника. Но продолжать поиски было бесполезно. Ведь раскопки надо вести методически, с соответствующим снаряжением. Мне снова захотелось вернуться сюда еще раз при более благоприятных обстоятельствах и с хорошими специалистами-археологами. А пока я был доволен и тем, что первый увидел эти заброшенные храмы.

Находиться внутри помещения становилось уже трудно. Воздух был душный и спертый, одолевали комары, над головой по-прежнему носились вампиры. Все вокруг выглядело жутко и странно. Порой мне начинало казаться, что я просто задохнусь тут, в этом забытом храме посреди болотистой лагуны, что за каждым моим движением следят загадочные индейские глаза моего проводника Чука, а его длинный мачете может сослужить ему хорошую службу, если только он заподозрит, что я что-то от него скрываю. Ведь нефритовые бусины лежат уже у меня в кармане.

Я двинулся к выходу, и Чук, явно миролюбиво настроенный, последовал за мной, поторапливая в обратный путь. На открытом воздухе я немного пришел в себя и, вздохнув полной грудью, стал осматривать и фотографировать храм снаружи. По монолитности это было единственное в своем роде сооружение. Таких я еще не видел ни на побережье, ни в других частях Юкатана. Массивность прямоугольного здания контрастировала с воздушной легкостью маленькой башни. Интересно, какое назначение имела эта открытая прямоугольная надстройка. Может, это был своего рода маяк древних майя? Ведь огонь внутри башни должен быть виден издалека. Я еще больше укрепился в своем предположении, когда на следующий день увидел сходное с этим сквозное сооружение, стоявшее на высоком земляном холме рядом с главным храмом Чак-Мооля — развалин у кокаля Санта-Роса.

Перед тем как пуститься в обратный трудный путь через болота и лагуны, Чук расчистил здание от покрывавшей его растительности, и я смог сделать хорошие фотографии.

Когда мы снова брели через лагуну, я пытался вообразить, какими были внутренние воды во времена древних майя. Я представлял, как бесчисленные четырехвесельные лодки непрестанно скользят между городами на побережье и по ту сторону лагун.

Руины, где мы только что побывали, индейцы называют Тупак. Я очень гордился новой находкой. Эта Венеция Кинтана-Роо тоже не была отмечена на картах ни одним археологом.

С такими мыслями я и уснул. Это была моя тридцать третья ночь на побережье Кинтана-Роо. Во сне мне снился Болл и наши планы поездки в Колумбию. Однако действительность превзошла сны. Мне уже давно казалось, что я всегда принадлежал этому странному миру храмов, песчаных пляжей, джунглей, болот — миру побережья Кинтана-Роо. Я даже не мог представить себя отдельно от побережья. Оно уже перестало быть для меня просто белым пугающим пятном, как на карте в Тепостлане. Теперь это была земля легенд, людей, пейзажей, храмов, земля с таким богатым прошлым и настоящим, что я дорожил ею, как своим отечеством.

Открыть храм или даже сразу шесть храмов стало для меня обычным, повседневным делом. Я говорю здесь об этом потому, что, когда я вернулся из экспедиции, многие упрекали меня в недостатке серьезности. Им казалось, что каждый день моего пребывания на побережье требовал, чтобы я отдавал исследованию все силы. Люди, для которых находка вазы — великое открытие, не могут понять, что я просто потерялся среди всего увиденного в Кинтана-Роо. Мой глаз слишком привык ко всему, что в иной обстановке показалось бы действительно необычным. Кроме того, не надо забывать, что из-за таких прозаических, однако очень существенных обстоятельств, как комары, жажда, усталость, неуверенность, страх, я часто упускал многое и в открытых памятниках, и во встретившихся мне людях. Мой мозг был постоянно занят решением мелких будничных задач, что отодвигало научный интерес на второй план. Каждый раз, когда над лагунами сгущались сумерки, мне приходилось думать, где я проведу ночь, но еще более важной для меня проблемой была вода, малярийные комары и ядовитые змеи. Я боялся, что никогда не дойду до Белиза. Ведь за все первые двадцать три дня пути я ни разу не услышал ни одного обнадеживающего слова. И в любую минуту я мог ожидать, что мне придется отступить и возвращаться тем же путем обратно. Но разве это было возможно? День за днем распадались звенья таинственной человеческой цепи — от индейца к кокалеро, от кокалеро к рыбаку, от рыбака к чиклеро. А ведь только благодаря им я и смог пройти это побережье.

На следующее утро я достал блокнот, где уже были записаны индейские названия мест, которые я узнал, когда приехал в Мексику. Теперь эти непривычные индейские слова звучали для меня настоящей музыкой: Пуа, Ак, Шкассель, Ялкоу, Тулум, Чунйашче, Чамаш и вот теперь Тупак и Чак-Мооль. Странные, непривычные для нашего языка слова, но они ласкают слух, когда мягко и прерывисто звучат в устах майя. Для меня все эти названия означали скрытые сокровища, которые с каждым ударом мачете показываются на свет божий и предстают перед взором современного человека.

В двадцать один год радость открытий опьяняла меня, но все-таки не была такой отравой, как для других людей, которых я простодушно посвятил во все свои тайны. К счастью, мне не пришлось разочароваться в этих людях.

На другой день я осматривал развалины Чак-Мооля, расположенные в нескольких сотнях ярдов от кокаля. Тут и до меня побывали люди, более сведущие в археологии, поэтому я решил ограничиться лишь созерцанием развалин, уверенный, что их уже исследовали и измеряли, ведь для каждого археолога очень важно определить размеры постройки.

Как я уже сказал, в Чак-Мооле была такая же открытая башенка, как в Тупаке, что подтверждало мое предположение о маяке. Конечно, определенного я ничего сказать не мог, так как даже не знал точных размеров этих башен.

От Чука мне посчастливилось получить очень интересные сведения, оказавшие мне существенную помощь при исследовании некоторых построек и определении их назначения. Когда мы с Чуком были в Чак-Мооле, я показал ему красные отпечатки рук на стенах одного здания, такого же, как в Чамаше. Чук как будто немного удивился, а потом кое-как объяснил мне по-испански, что в его деревне Чумпом люди оставляют на стенах церкви голубые отпечатки рук как знак какого-нибудь обета. Слова Чука едва ли можно принять за научную основу, но все же это довольно правдоподобное объяснение тайны красных ладоней, покрывающих стены многих построек древних майя. Скорее всего Чук был прав, и отпечатки рук в Чумпоме означали то же, что и повсюду на Юкатане. Эти отпечатки как бы воскрешают для нас древних майя, оставивших навек свои личные ex voto [23] По обету (лат.). на стенах храмов, где они молились, — более трогательный знак, чем мраморные плитки и золоченые сердечки в местах паломничества в христианской Испании и Италии или же варварские надписи, которые многие миллионы туристов считают своим долгом сделать на высоких башнях или пьедесталах памятников.