Юрий Савенков - Сингапурские этюды

Но вот картина иная — «Попутчики». Он и она, бредущие неуверенно, не знающие, что впереди. Это случайные, вынужденные попутчики. Может быть, будут вместе, может — нет.

— Так же порой детей фотографируют (да и взрослых), — комментирует художник, — они случайно оказались вместе, вот их быстро собрали, раз-два-три — снимок готов, а они, может, больше и не увидятся.

Рядом с «Попутчиками» — «Девочка и ящерица». Девочка держит в руках геккона (в этих краях он известен под названием чичак). Без этой маленькой розоватой ящерицы невозможно представить вечер в сингапурском доме. Когда становится так тихо, что, кажется, все звуки уснули до утра, слышится вдруг скрипучая отрывистая мелодия: «чак, чак, чи, чак»… И маленькие существа начинают свои настенные игры. То они ловят друг друга, смешно виляя хвостиками, то стремительным броском настигают муху, то вдруг замирают, грациозно откинув хвост, и смотрят на вас большими печальными глазами с поволокой.

— Вы знаете, — говорит Суй Хо, — китайцы, живущие в этих широтах, жители Южных морей, называют чичаков «биху» — настенными тиграми.

А ведь это действительно тигр для мошек, населяющих стены дома. Я говорю художнику, что, наверное, не случайно он пишет то, что очень хорошо чувствует и знает. Это его небо, его река, его ветер, его друзья, бредущие облачной ночью, его чичак…

— Да, — задумчиво говорит Ко Суй Хо, — главное, знать, что пишешь, и быть в творческой форме. Вот видите, — он мягко улыбается и как-то виновато разводит руками, — опять я проповедую внутреннее равновесие… Для меня без него нет творческого настроя.

Мой друг рассказал однажды о том, как принес он свою рукопись Александру Твардовскому. Что-то не удовлетворяло в ней автора, была эта рукопись какая-то ершистая, напыщенная, неуравновешенная. Чего-то в ней не хватало.

— Спокойствия, когда писали, — сказал Твардовский. — Вы должны быть абсолютно спокойны, когда садитесь писать. Ваши волнения читателя не интересуют. Будьте спокойны, и тогда сумеете передать то волнение, которое овладело вами и побудило написать о пережитом.

Внутреннее равновесие. Спокойствие. Разве не об одном и том же говорили Твардовский и Ко Суй Хо?

Людей в галерее становилось все больше, и отвлекать художника уже было неловко. Пришла пора расставаться.

— Если вам интересно, побывайте в доме моего друга, архитектора Лима, У него самая большая коллекция моих картин, и сейчас там тоже выставка. Поедете вдоль моря и, когда увидите круглый синий пластиковый столб с отметкой «10 км» (не старый каменный, а пластиковый!), въезжайте в ворота.

О пластиковом столбе художник сказал с неприязнью. Ему по душе камень, скалы, море, облака… На картинах его вы не найдете ни одной вещи «сработанной». Но нет, это не вызов современному миру машин и синтетики. Это призыв к человеку индустриальной эпохи не забывать о том, что он часть мироздания.

Пасир Панджанг — по-малайски «длинные пески». Дом номер 291, сразу за синим пластиковым столбом сотметкой «10 км». Огромная пальма, словно опахало, бросает щедрую тень на дом. Во дворике выложенная ракушками дорожка и пурпурные цветы, напоминающие стручки красного перца, — это «коралловое дерево».

Картины на стенах «Альфа-галереи» все-таки казались чудом. Здесь все воспринималось реальнее, но от этого не переставало быть чудом. Дом открыт ветру, его можно пройти насквозь и выйти в другой дворик, а дальше — море. Когда-то оно было рядом, у порога. Теперь, отдаленное наращенным ярко-коричневым берегом, таяло в мареве. Вдали в бликах солнца трепещет черный парус. Здесь, на холсте, дети солнца купаются в его лучах. В доме среди картин летал голубь. Он словно хотел присоединиться к птицам на холсте. Может, к той, что на коленях у девушки с картины «Девушка-гибискус». Есть такой цветок — красный, ажурный. Малайцы называют его «бунга райя» (цветок радости). В соседней Малайзии, а также на Фиджи, и Гавайях он считается национальным цветком. В тропиках весьма популярен. Сорванный, он все еще цветет, даже без воды, увядает лишь к ночи вместе с ушедшим днем.

После недавнего знакомства с художником мир на его холстах казался совсем близким, живым. Однако пришла пора расставаться. Появилась девушка, деловая и озабоченная. Она ходила между картинами, методично и профессионально приклеивала к ним надписи: «Болотная девушка», «Ку-ку, Луна»…

Холсты переезжали в Пинанг, к другим людям. Там в картинной галерее уже висели афиши о предстоящей выставке Ко. А голубь, словно предчувствуя расставание, беспокойно летал — то вылетит во дворик, то опять залетит в дом. Может быть, и он решил отправиться в Пинанг?

Художник должен был вот-вот уехать «далеко и надолго».

— Меня все больше и больше интересуют две вещи — линия и круг, — сказал он, когда мы прощались в «Альфа-галерее». — Ведь с этого все начиналось. И первобытная живопись. А вот прочтет ли зритель мое послание?.. Чтобы послание дошло до сердца зрителя. Наверное, в этом и есть назначение художника.

Прошел год. Ко Суй Хо побывал в США, где работал в иной сфере — графике. И снова выставка в «Альфа-галерее». Человек и окружающая среда — этой теме Ко остался верен. Но исчезли трогательные существа, навеянные памятью о детстве, не стало ярких красок. Острые линии. Квадраты. Черные, серые тона. Иная среда — иные средства выражения. Человек в урбанистическом пространстве.

Профессионально художник был доволен поездкой: попробовал себя в графике. Но многое разочаровало в том мире «мальчика из кампонга».

— Очень немногословны люди, вечно спешат, сказать слово — это уже событие. А если говорят, то как-то слишком прямо, мало глубины, скрытого смысла.

— Вернетесь к своим облакам, Суй Хо? — спросил я художника.

Он ничего не ответил, пошел в соседнюю комнату и принес полотно. Оно очень напоминало те, прежние.

— Вот только что написал в горах Малайзии, снова возвратились образы детства. Но как буду работать дальше, не знаю. Человек развивается по спирали. Идет вверх, но оглядывается на пройденный виток. Однако смотрит на него уже другими глазами, ведь сам-то он изменился.

Нет, он не похож на мэтра, все еще ищет себя…