Пьер Лоти - Остров Рапа-Нуи

Несомненно одно, что эти люди, эти маори, прибыли сюда из Полинезии. Сделавшись немного белее своих предков, вследствие туманной атмосферы, они унаследовали, однако, от них высокий рост, красивое, очень характерное лицо с несколько удлиненным овалом и большие, близко стоящие друг от друга глаза. Они сохранили и многие привычки своих далеких собратьев и, главным образом, — язык.

Для меня одна из неожиданных прелестей этого острова — язык маори, так как я, ввиду скорого посещения нами «прелестного Таити», о котором я мечтал еще с детства, начал изучать его по миссионерским книгам. Здесь первый раз в своей жизни я могу употребить несколько слов, которые так ново и мелодично-варварски звучат в моих ушах.

Женская фигурка. Привезена П. Лоти с о-ва Пасхи; на распродаже имущества Лоти в 1929 г. была приобретена поэтом-сюрреалистом Андре Бретоном.

Старинное женское нагрудное украшение в форме лодки (реимиро). Длина 40 см. Лоти ошибочно принял его за бумеранг и написал на этикетке: «В 1872 г. я нашел этот бумеранг, который несомненно происходит из Австралии, на острове Пасхи, находящемся, как известно, на полпути между Южной Америкой и Океанией, в 800 лигах от ближайшей земли и в 3,000 лиг от Австралии и не имеющем деревьев, а значит, и древесины. Даже беглого взгляда на это оружие достаточно, чтобы убедиться в его чрезвычайной древности. Присутствие данного бумеранга на острове Пасхи проливает весьма любопытный свет на древние миграции народов Тихого океана. Пьер Лоти».

Старинный посох-палица (уа) вождей о-ва Пасхи, который Лоти выменял у островитян на свою тужурку гардемарина. Размер 166x10 см.

Деревянная фигурка птицечеловека (тангата ману). Высота 25 см.

Резная фигурка мужчины (моаи тангата). Высота 29 см. Моаи тангата изображали, по всей видимости, предков или сверхъестественных существ.

Сегодня вечером я не забыл о больших статуях, как сделал это утром. Окончив свой полуденный отдых, я спросил о них у первого попавшегося мне навстречу Агаму и притом на его языке.

— Проводи меня, пожалуйста, к месту погребения! — сказал я. — К моему удивлению, он понял меня. Я сказал: «место погребения» (по-таитски: марае, а по-здешнему мараи), потому что каменные колоссы, представляющие из себя цель нашего путешествия, украшают именно те места — возвышения в виде курганов, где погребали важных начальников, павших в битвах. Равным образом, название «мараи» туземцы дают тысячам изображений кумиров и идолов, наполняющих их камышовые жилища, мысленно связывая с ними воспоминания об умерших. Итак, Атаму и я отправляемся вдвоем, без обычной свиты, к наиболее близкому «мараи», это — мое первое путешествие по неизвестному острову. Следуя по берегу, на небольшом расстоянии от моря, мы пересекаем долину, покрытую жесткой травой особого вида, печального, как бы поблекшего цвета. На своем пути встречаем развалины маленького жилища, похожего на то, в котором обитает датчанин. Атаму мне объясняет, что это был дом «papa farani» (отца французского миссионера) и, удерживая меня здесь, рассказывает по этому поводу целую историю; судя по его выразительной мимике, она должна быть очень трогательна, но я не совсем хорошо уразумеваю ее; из его жестикуляции я понял только то, что здесь была засада, оказались люди, спрятавшиеся в камнях, слышались ружейные выстрелы, удары копий… Что сделали с этим бедным священником? Да! трудно и представить себе, до какой степени зверства может дойти в минуту пробуждения какой-нибудь страсти первобытного человека или под влиянием какого-нибудь мрачного суеверия — обычно кроткий и ленивый дикарь! Вдобавок, нельзя забывать и того, что даже в наиболее искренней, приветливой и наружно тихой полинезийской натуре дремлет инстинкт людоеда, так что в Океании, на островах Рутума и Гиваоа, привлекательный по виду маори, при случае, всегда может съесть вас.

Окончив свой рассказ, уверенный в том, что я все понял, Атаму берет меня за руку, и мы идем далее. Перед нами высится курган из темного камня, вроде гэльского кромлеха, с тою только разницей, что он сложен из больших глыб. Одной своей стороной он смотрит в море, где все покойно, другой — в пустынную и печальную долину, вдали окруженную потухшими вулканами. Атаму уверяет, что это — «мараи», и мы оба влезаем по камням наверх.

Своим устройством холм походит на циклопическую эстраду, наполовину скрытую обвалившимися и истершимися громадными колоннами. Я спрашиваю о статуях, которых нигде не вижу; Атаму сосредоточенным жестом предлагает мне внимательнее смотреть под ноги… Оказывается, я стою на подбородке одной из них, а она, перевернувшись на спину, пристально глядит на меня двумя дырами вместо глаз. Я никогда не воображал ее себе такой громадной и безобразной, а потому и не заметил ее. Здесь их лежало штук десять, в большом беспорядке и наполовину разбитых, некоторые из них упали, несомненно, от действия соседних вулканов, и грохот от их падения был, конечно, ужасен. Лицо статуи изваяно детски-неумело; формы рук и кистей едва обозначены, туловище — совершенно круглое и походит на толстый столб. Но когда эти статуи, колоссальные и прямые, стояли во весь рост в виду океана, беспредельного и неоживляемого судами, то могли своим видом внушать религиозный ужас. Атаму утверждает, что есть еще другие статуи в отдаленных пунктах острова и даже в большем количестве, чем здесь, — целое племя, гигантское и мертвое, покоящееся вдоль плоских песчаных бело-коралловых берегов.

У подножия «мараи» находится небольшая, круглая площадка, окруженная скалами; мы спускаемся на нее; искрошенные морем кораллы всяких пород покрыли ее белоснежным песком, усеянным хрупкими дорогими раковинами и тонкими жилами розового коралла.

Пассат, по-вчерашнему, к вечеру все усиливается и снова несет из уединенного Южного океана целые полчища черных туч, — настолько черных, что горы и старые остывшие вулканы выделяются светлыми точками на внезапно потемневшем небе. Атаму, предугадывая наступление дождя, торопит идти в обратный путь.