Владимир Иорданский - Африканскими дорогами

Какие же идеи оправдывали существование запретов в глазах человека архаичного общества, придавали им необходимую видимость разумности?

Некоторые табу имели, на первый взгляд, моральный характер. Например, строжайшее запрещение женского адюльтера у очень многих африканских народностей. Европейцу это табу кажется настолько естественным, что он склонен забывать, что основания этой этнической нормы в африканском обществе совершенно иные, чем в европейском.

У ланго измена женщины рассматривалась как серьезнейшее преступление и каралась смертью. По их мнению, внебрачная связь была отнюдь не простым моральным прегрешением, а нарушала основные принципы племенного общества, создавала для него определенную угрозу. Существовало выражение, что измена «портит род». В чем его смысл?

В родовом обществе кровные связи играли особую роль. Ими определялось нечто большее, чем поверхностные взаимоотношения людей; сознание общности происхождения спаивало этих людей в сплоченную, монолитную группу. И адюльтер порождал опасность именно для этой духовной, моральной целостности рода, причем нераскрытая связь представлялась особенно угрожающей, потому что никто не мог предупредить возникновения в ее результате невидимой трещины в общине, которая неизбежно обнаружилась бы позднее и причинила роду непоправимый ущерб.

К тому же адюльтер нарушал отношения не только между живыми. Им вносилась смута в отношения между родом и его предками, которые, согласно широко распространенным верованиям, защищали сородичей от несчастий — голода, болезней, нападений. Появление в общине человека, не связанного с предками какими-либо узами, возмущало духов — хранителей рода и могло породить непрекращающуюся полосу бедствий. Опять-таки, когда адюльтер оставался нераскрытым, члены рода не могли предупредить его последствий.

Жесткое осуждение адюльтера поучительно сопоставить с отношением к бездетности. Бездетность обычно покрывала позором и женщину и ее мужа, а бездетных женщин много в Африке: у одних дети погибали в преждевременных родах, у других — в младенчестве от болезней. У фанти Ганы в таких случаях обращались к ведунам. Те обычно подтверждали, что беда вызвана злой судьбой. Тогда в отцовском роду женщины совершались особые обряды, призванные умилостивить его предков-хранителей. Приносились жертвоприношения, за которыми следовало ритуальное омовение женщины; злая судьба как бы символически изгонялась этим обрядом очищения.

У лугбара Уганды бездетные мужчины, умирая, становились ангувуа — предками, которые считались «забытыми» или «потерянными» для своих сородичей. Бесплодная женщина после смерти не допускалась и в эту группу. Она становилась «ничем».

Таким образом, и представления о бездетности как общественном позоре, и обращения к предкам за помощью, и очищение как средство защиты от беды — все это звенья типичной для предклассового общества системы истолкования окружающего мира, системы последовательной и стройной. Когда в нее пристально всматриваешься, то отдельные ее части так же хорошо сочетаются, как элементы головоломки, решение которой найдено.

Мысль человека архаичного общества настойчиво стремилась к ясности, к последовательности в объяснении мира, но на результатах этих усилий не могла не сказаться ограниченность опыта, знаний. Само горячее стремление упорядочить свои представления о мире толкало его сознание на путь создания гигантских, охватывающих вселенную конструкций, которые в мнении общества выглядели столь же реальными, как сама действительность, хотя в свете наших знаний кажутся чудовищным нагромождением фантастических деталей, мифических картин. Архаичное сознание, познавая действительность, одновременно создавало свой воображаемый мир, и акт познания был вместе с тем актом творения.

Из какого материала строился человеком образ окружающего мира? Его сознание своеобразно классифицировало, группировало накопленное. Признаки, по которым шло сближение отдельных понятий, целиком определялись общественным — и исторически напластовавшимся и повседневным практическим — опытом; на них сказывались в то же время уже сложившиеся, ставшие традиционными представления. В конечном счете в архаичном сознании даже весьма отвлеченные понятия и представления воплощались в предельно конкретной, как правило, форме.

В частности, это своеобразное противоречие архаичного сознания ярко обнаружилось в народном искусстве. В Африке — с особой силой. Мне кажется выразительным один пример — ашантийские куколки акуаба из Центральной Ганы. Это образец геометрической обобщенности в искусстве — плоский диск головы венчает конусообразное тело, крестообразно пересеченное узким тонким цилиндром двух рук. А вместе с тем этот символ богини плодородия обычно украшен отдельными, весьма конкретными и реальными деталями: на диске лица различимы племенные шрамы, к нему прикреплены серьги вроде тех, что носят ашантийские женщины. На конусообразное тело может быть надето платье — точная копия настоящего.

Контраст между предельной обобщенностью целого и опять-таки предельной достоверностью подробностей разителен!

Но вернемся к тому, как архаичное общество систематизировало накопленные им знания. Вновь бросаются в глаза известная двойственность, внутренняя противоречивость работы мысли в этом направлении. С одной стороны, в ней отражался властный волюнтаризм архаичного сознания, которое пыталось подчинить действительность собственным законам, своей воле. А с другой — эта систематизация опиралась на представления о реально существующих в природе отношениях и связях, причем именно ограниченность этих знаний питала характерный для архаичного мышления волюнтаризм.

В детских сказках о льве — царе зверей, о хитрой лисе, о робком зайце далеким эхом звучат усилия архаичного сознания классифицировать и, следовательно, осмыслить действительность. Одним из первых шагов в этом направлении и было перенесение представлений общества о самом себе на внешний мир, на природу. При этом не один мир зверей приобретал явственный отпечаток существовавших в обществе социальных отношений, но и растения, и рыбы, и птицы. Они начинали говорить человеческим голосом, жить по человеческим законам и через века захватили детское воображение. Однако то, что потом станет сказкой, долгие столетия во многом определяло отношения человека и природы, человека и общества.

Растения, которые выращивались в африканской деревне, делились на «мужские» и «женские», причем крестьянин вносил в растительный мир известную иерархию. На вершине этой лестницы находились в Западной Африке орехи кола, на низшей — различные овощи, которые выращивались женщинами рядом с домом. И эта классификация не была чем-то отвлеченным. От нее в значительной степени зависела система разделения труда в африканском крестьянстве, а в некоторой степени и система распределения урожая. Одни культуры могли выращиваться только женщинами, другие, напротив, исключительно мужчинами.