Луи Ружемон - Приключения Ружемона

Итак, Ямба подошла ко мне и начала шепотом говорить со мной. Она долго и тщательно изучала мое лицо и постепенно научилась узнавать по нему, что происходит в моей душе. Она объяснила мне, что вожди вовсе не хотят заставить меня убить эту девушку для каннибальского празднества; совершенно напротив, они предлагают ее мне в жены, и что я должен только слегка коснуться этой палкой головы девушки в знак того, что она с этих пор обязана подчиняться мне, как своему мужу; т. е. что удар по голове палкой был только брачным обрядом. Тогда я со всею торжественностью, на какую только был способен, исполнил свою роль в этом странном обряде и ударил эту девушку с огромными глазами по голове; она тотчас же пала ниц к моим ногам в знак своего полного подчинения мне. Тогда я осторожно поднял ее, и весь народ начал плясать вокруг нас с громкими, веселыми криками полного удовольствия и восторга. Довольно странно, что Ямба не обнаружила ни малейшей ревности; она, казалось, смотрела на происходящее с таким же интересом, как и все остальные, и, когда вся церемония была окончена, сама повела мою жену в маленькую хижинку, выстроенную для меня женщинами. В эту ночь праздновался необыкновенно торжественный корроборей в честь меня, и я счел необходимым, ввиду так многого, сделанного для меня, остаться с ними всю ночь и слушать импровизированные песни, которые тут же складывались и пелись в честь меня. Боюсь, что я чувствовал бы себя совершенно потерянным без Ямбы, которая в буквальном смысле слова была моей правой рукой.

К этому времени она уже немного понимала английский язык и была так способна, что узнавала все как бы инстинктивно или по какому-то внушению. Мне кажется, она не пропускала ни одного дня без того, чтобы не постараться укрепить в вождях уважение ко мне, к моей мудрости и могуществу. Я просто не мог бы прожить без нее эти долгие, тяжелые годы среди дикарей и не мог бы вернуться в цивилизованный мир.

Преданность и любовь ко мне этой самоотверженной женщины навела меня на одну мысль, которую, конечно, я не посмел бы даже в душе попытаться осуществить, будь я в цивилизованном обществе. Но здесь было дело другое. Я уже достаточно ознакомился с нравами туземцев и потому, пригласив к себе мистера Ямбу, на другой же день после свадьбы, преспокойно предложил ему обменяться женами. Он выслушал это предложение с плохо скрываемой радостью, и после некоторых очень недолгих переговоров мы совершили обмен по всем правилам; надо сказать, что подобные обмены совершались там ежедневно и были явлением вполне законным, признаваемым всеми. Ямбе было в то время уже около тридцати лет, и она начинала уже стареть, но была еще полна сил и здоровья и обладала замечательными способностями, в числе которых характерно было ее положительно чудесное уменье находить дорогу в лесах, что она доказала много раз при самых необходимых обстоятельствах, как это будет видно из дальнейшего рассказа.

Но, может быть, вы спросите, что сталось с моей собакой, с Бруно? О, он, конечно, был со мною, но очень долго не мог свыкнуться со всем окружающим, с особенным пренебрежением отказывался от всяких сношений с несчастными дворняжками, которые бродили вокруг деревушки. Иногда он сам не замечал, как они подкрадывались к нему и кусали; но вообще он прекрасно справлялся с ними.

Устроившись с Ямбой, я, однако, вовсе не располагал оставаться в этой дикой стране долее, чем это было необходимо, напротив, решил бежать отсюда при первой же возможности. План мой был таков: прежде всего, казалось мне, я должен изучить все обычаи и привычки чернокожих, и по возможности лучше ознакомиться со страной и окружающими ее лесами, на случай, если мне придется отправиться на розыски цивилизованных поселений не морем, а сухим путем, чрез внутренние части материка, хотя все-таки теплилась еще надежда, что когда-нибудь я смогу пуститься в море или на своей лодке, или на каком-нибудь корабле, которые, как мне говорили чернокожие, часто проходят мимо этого берега. Каждый день я вставал с восходом солнца и прежде всего отправлялся на берег в надежде увидеть хоть слабый признак какого-нибудь паруса. Но обыкновенно возвращался разочарованный; тогда шел купаться в лагуне, защищенной от акул, а после купанья бегал по берегу, чтобы обсохнуть. Между тем Ямба отправлялась искать коренья к завтраку и редко возвращалась без любимых мною корней водяной лилии, о которых я уже упоминал. Часто в последующие годы эта героическая женщина шла пешком за сотню миль для того, чтобы набрать некоторых трав, растущих на солончаковой почве, так как она слышала от меня, что я не могу обходиться без соли. В известное время года она собирала род маленьких луковиц, известных там под названием «нелга», которые в жареном виде составляли очень приятное добавление к нашему однообразному столу.

Туземцы обыкновенно едят два раза в день: завтракают около 8–9 часов утра и обедают значительно позже полудня. Их обыкновенная пища состоит из мяса кенгуру, эму, змей, крыс и рыбы; особенным лакомством считаются черви, находимые на одной из пород черного дерева. Этих червей они обыкновенно пекут на горячих камнях и глотают по несколько штук вместе, как маленьких рыбок. Я сам часто ел их и находил очень вкусными. После завтрака все женщины племени занимались ловлей крыс и мелкой дичи для обеда; мужчины же отправлялись на войну или охоту или забавлялись военными играми. Дети обыкновенно предоставлялись самим себе; любимой игрой мальчиков было, кажется, бросание тростниковых копий друг в друга. Женщины приносили домой коренья (которые они откапывали палками) в сетках, сделанных из волос двуутробки; сетки висели на их выносливых спинах. Обыкновенно они возвращались тяжело нагруженными между двумя и тремя часами пополудни.

Читатель, быть может, удивится, как это я так точно указываю время; ведь у меня не было часов. Да, отвечу я, не было; но время я определял по солнцу; счет дням потерял, зато месяцы я считал по фазам луны, а года отмечал на внутренней стороне своего лука.

Во время моего кораблекрушения я имел очень смутное представление о географии Австралии, так что совершенно не знал, где нахожусь теперь, и только потом разведал, что родина Ямбы находилась у Кембриджского залива на северо-западном берегу Австралийского материка.

Почти каждый вечер чернокожие исполняли торжественный корроборей, с песнями, в которых почти неизменно воспевался я, все, принадлежавшее мне, и моя мудрость, которая была преувеличена до самых невозможных пределов. Я должен заметить, что в первое время не сопровождал туземцев в их внешних экспедициях, потому что еще слишком мало понимал их язык и, кроме того, не был еще искусным охотником и не умел находить следы в лесу. Поэтому, чтобы не показаться им смешным, я решил не принимать участия в их экспедициях до тех пор, пока не усвою себе вполне всего, что только может быть изучено. Положим, что я отправился с чернокожими и, пройдя несколько миль, вынужден был сознаться, что слишком устал. Подобное признание непременно породило бы презрение с их стороны, а раз в таинственном белом чужеземце были открыты слабости, свойственные обыкновенным людям, его обаяние исчезло, — и тогда жизнь его сделалась бы, вероятно, невыносимой. Во всем, что бы я ни делал, я должен был непременно отличаться; было решительно необходимо, чтобы я постоянно поражал туземцев в буквальном смысле слова. Вот почему в течение нескольких недель после моего прибытия сюда я обыкновенно сопровождал женщин, когда они отправлялись за кореньями и крысами, и выведывал от них много ценных сведений. Корроборей был, наверно, самым важным учреждением, известным чернокожим, служившим и для отдыха, и для развлечения в их однообразной жизни. Эти празднества заставляли туземцев забывать труды и лишения, которых, в общем, немало выпадало на их долю. Во время корроборея туземец со страстью отдавался полному наслаждению настоящим, не думая о будущем; и его неразвитый ум удовлетворялся этим. Корроборей после удачной войны начинался обыкновенно каннибальским пиршеством, на котором съедались тела павших врагов; пиршество продолжалось несколько дней, начинаясь обыкновенно часов около девяти утра и продолжаясь до поздней ночи, когда храбрые воины засыпали тут же у огня. Вожди в таких случаях украшали свои головы роскошными перьями какаду, а тело разрисовывали красной и желтой охрой и другими яркими красками. Эта разрисовка и приготовления к торжеству занимали обыкновенно около двух часов; когда все было готово, разукрашенные воины начинали танцевать или усаживались на корточки вокруг огня и пели монотонные песни, в которых воспевали свои собственные подвиги, храбрость и все необыкновенное, что им пришлось увидеть во время похода. Песни слагались для каждого племени своим собственным поэтом, который только и занимался этим; иногда он продавал их другим племенам. Но так как дикари не знали письменности, то покупатель заучивал песню прямо со слов продавца. Чернокожие отличаются вообще удивительной памятью; поэтому песни быстро распространялись между различными племенами.