Луи Ружемон - Приключения Ружемона

В это утро я позавтракал яйцами чаек, но воды достать себе не мог. Между девятью и десятью часами, когда вода стояла очень низко, я опять отправился без особенных затруднений на корабль и набрал столько различных вещей, сколько только мог перетащить на берег. Спускался я в каюты с большой опасностью, потому что вся внутренняя часть корабля была наполнена водой, и вытащил оттуда топор и свой лук со стрелами: я всегда очень любил заниматься стрельбой из лука и еще задолго до своего отъезда из Швейцарии славился там как отличный стрелок. Кроме того, я взял с собой кухонный котелок. Все эти, по-видимому, ничего не стоящие вещи имели для меня тогда важное, в буквальном смысле жизненное значение, особенно топор и лук, которые в последующие годы несколько раз спасали мне жизнь.

Я очень радовался, когда перетащил свой лук и стрелы, потому что с ними мог быть уверен, что всегда добуду себе в пищу морских птиц. На корабле был также большой запас пороху и много винтовок и ружей; но так как порох оказался совершенно негодным, то не стоило брать и ружей. При помощи топора я обрубил некоторые деревянные части корабля, которые могли служить мне топливом, и бросил их за борт, рассчитывая, что течение принесет их к берегу. Когда я опять вернулся на свой островок, то сразу же постарался добыть огонь. С этою целью я расщипал кусок веревки, затем начал сильно тереть друг о друга два куска дерева, обложив их легко воспламеняющейся паклей. Но у меня ничего не вышло из этого; после получасового трения куски дерева чуть только нагрелись, и, сколько я ни тер их, не получил ни одной искорки. В изнеможении опустился я наконец на землю, удивляясь, как же это дикари, о которых я раньше читал, ухитряются добывать огонь таким способом.

До сих пор у меня не было никакого убежища. Ночью я спал под открытым небом на песке, закутавшись в одеяло. На третье или четвертое утро я с восторгом нашел, что во время отлива можно было пробраться к кораблю пешком, идя по скалам. Благодаря этому я мог перетащить на берег несколько бочонков драгоценной воды, бочонок муки и множество разных припасов. И действительно, все это, а также паруса, брусья, канаты и прочее, я благополучно перенес на остров и после обеда устроил себе из брусьев и парусов нечто вроде навеса, который должен был служить мне спальней. В числе вещей, которые я перенес с корабля в следующий мой приход туда, был каменный топор, взятый нами у австралийцев просто как любопытная вещь, и множество особой породы дерева с берегов Новой Гвинеи; оно имело свойство тлеть в течение нескольких часов, не загораясь пламенем.

Самой настоятельной необходимостью для меня было раздобыть огонь, и я попробовал еще следующий способ: ударял стальным топором о камень, наложив сверху целую кучу легковоспламеняющегося материала, приготовленного мною из раздерганного куска шерстяного одеяла. На этот раз мой терпеливый труд увенчался успехом, и к невыразимой моей радости и успокоению скоро запылало яркое пламя костра около моей импровизированной палатки. Я очень заботился о том, чтобы огонь не потухал у меня никогда за все время моего пребывания здесь. Огонь всегда был моей главной заботой, я поддерживал его и днем и ночью, хотя бы только тлеющим, при посредстве новогвинейского дерева, о котором я уже говорил. Да и сам корабль, должен заметить, снабжал меня количеством топлива, вполне достаточным для обыденных нужд; кроме того, я постоянно находил на берегу куски разбитых судов, приносимые сюда неутомимыми волнами. Часто — о, очень часто — с содроганием думал я о том, какова была бы моя участь, если бы мой корабль потонул в глубине моря: долгая, мучительная агония, голод, доводящая до безумия жажда, и в конце концов ужасная смерть на этом далеко заброшенном клочке земли, — вот что ожидало меня!

Дни медленно проходили за днями; я не имел ни малейшего понятия о том, в какой части света был заключен: но понимал, что мой островок лежал в стороне от обычного пути кораблей, и вследствие этого мои надежды на избавление были очень сомнительны; эта мысль чисто причиняла мне мучения гораздо более ужасные, чем какая бы то ни было физическая боль.

Тем не менее я все же укрепил флагшток на самом возвышенном месте острова, — бедный островок, на очень небольшое число дюймов подымалась его высочайшая точка! На флагшток я навесил флаг низом вверх в надежде, что этот сигнал горя, быть может, будет замечен каким-нибудь заблудившимся кораблем и объяснит, что на этом берегу живет несчастный заброшенный. Каждое утро я ходил к флагштоку и тщательно осматривал горизонт в надежде увидеть какое-нибудь судно, но возвращался всегда разочарованным. Я уже привык к этому, но так живуча надежда в человеке, что хотя это разочарование повторялось изо дня в день в точение долгих недель и месяцев, но каждый раз оно причиняло мне острую боль. Вставал я обыкновенно с восходом солнца; я знал, что в этих тропических странах солнце всходило в шесть часов утра и заходило в б часов вечера, с самыми небольшими отклонениями в течение года. Ночью обыкновенно выпадала сильная роса, и воздух делался приятно освежающим; но днем стояла такая страшная жара, что я не в состоянии был выносить тяжести обыкновенной одежды и заменил ее шелковой шалью, которая покрывала мои плечи и тело.

Позже я совсем отказался от какой бы то ни было одежды. Я заметил, что когда на ней появлялась какая-нибудь прореха, то солнце так припекало незакрытое место, что на нем появлялись мучительные пузыри. Между тем, когда я стал ходить совершенно нагим и постоянно купался в море, то почти перестал страдать от палящих лучей тропического солнца. Все свои силы я посвятил остаткам «Вейелланда» из опасения, что с ним может что-нибудь случиться. Я очень старательно перетаскивал с него на берег все, что только было мне под силу. Эта работа заняла у меня несколько месяцев, но я успел перетащить даже большую часть жемчужных раковин. Работа была особенно трудна потому, что палуба была под водой и, кроме того, пройти к кораблю по скалам можно было только во время полнолуния и новолуния, затем судно начало ломаться, и я сам помогал этому своим бесценным топором.

Мука в бочонках, которые я вытащил на берег, была очень мало попорчена от погружения в воду; вода проникла в них только дюйма на два от краев и там образовала из муки род теста, которое защитило ту часть, которая находилась внутри, так что там мука осталась совершенно сухой. Впоследствии большую часть ее испортили долгоносики. Был у меня также запас драгоценных хлебных зерен, но они также, по крайней мере отчасти, были испорчены, несмотря на то что я просушивал их на солнце. Кроме того, я перенес на берег целые мешки бобов, рису, маису, ящики с консервами, молоко и овощи и множество других запасов пищи; был также небольшой бочонок с маслом и ромом. Мало-помалу я забрал с корабля все, так что через девять месяцев на скалах остался почти только голый остов его. Вещи эти я переносил изо дня в день, соображаясь с временами приливов и отливов. В большом сундуке, который приплыл из капитанской каюты, я нашел большой запас различных семян, и мне пришло в голову попробовать посеять их на островке. Я, конечно, знал, что соленая вода не может питать растения, знал также и то, что мне невозможно расходовать на них свой запас пресной воды, но мысль о посеве не выходила у меня из головы, и я напряженно думал, как бы это устроить.