Адам Водницкий - Главы из книг «Заметки из Прованса» и «Зарисовки из страны Ок»

В верхней части города, вокруг Амфитеатра, суета не прекращалась даже ночью. Заканчивались приготовления к грандиозному зрелищу «Свет и звук». У входов устанавливали билетные кассы, ларьки для продажи вееров, соломенных шляп и шейных платков из Нима, арену посыпали свежим песком. Город колотило, словно от надвигающейся с пойм Камарга болотной лихорадки.

Пасхальная феерия, праздник безудержных страстей, неожиданных происшествий, крови, мужской бравады, театра, массовых развлечений воспроизводит (как утверждают специалисты по антропологии культуры) забытый римский праздник весеннего равноденствия — дня смерти и воскресения Митры [29] В эллинистическом мире был широко распространен митраизм — особая религия (один из главных соперников христианства) с культом Митры — богом, приносящим победу. . Уже в первые века н. э., благодаря ловкой политике Церкви, этот праздник был поглощен Пасхальным триденствием — самым старым и самым важным христианским праздником Страстей Христовых, Смерти и Воскресения. Сегодня, в своей секуляризованной форме, он удовлетворяет потребность не только в обрядности, но и в безумствах, острых ощущениях, помогает снимать внутреннее напряжение; это своеобразный способ заклятия одиночества, отчужденности и страхов.

Стихийность — несомненное наследие кельтов — безудержная, порой брутальная, неотъемлемо присуща Югу. Заблуждается тот, кто воображает, будто Юг — сама нежность, сладость и легкость бытия, что жизнь под голубым небесным сводом — нескончаемый карнавал, пляски солнечных бликов на мраморе, запах лаванды, красота мимозы. Стереотипы устойчивы. При более близком знакомстве, при повседневном общении обнаруживается, что Юг также — нечто твердое, безжалостное, ксенофобское, змеей обвивающееся вокруг самого себя, чувственное, грубое, дерзкое, мачистское…

Говоря о красоте солнечного Средиземноморья, о радостях тамошней жизни, часто забывают, что этот идиллический мир на протяжении сотен лет был ареной кровавых драм, жестокого насилия, трагедий, не уступающих Эсхиловым или Софокловым, актов террора, следы которых, будто ядовитый осадок, сохранились в коллективной памяти; что под немеркнущим солнцем, в чарующем пространстве, сотканном из света и голубизны неба и моря, рождается (быть может, легче, чем где бы то ни было еще) состояние своеобразной акедии [30] Акедия — от древнегреч. небрежность, беззаботность; в богословии — уныние. (в понимании Евагрия Понтийского и Иоанна Кассиана) — угнетенность, печаль чересчур утонченной культуры, которая, просуществовав слишком долго, исчерпала свои силы, — и ширится ощущение потерянности и страха перед чем-то неведомым и неизбежным, что приближается, что уже ante portas [31] На пороге (лат.). ; что светозарный Прованс насыщен тревогой и неуверенностью, скукой и апатией мира, чей конец близок.

Фиеста всегда собирала толпы — своих и чужих. Людские потоки катились по узким улочкам вокруг Амфитеатра, застревали на площади Форума, вскипали на маленьких площадях квартала Ля Рокет. По возникающим там и сям водоворотам, фотовспышкам, поднятой высоко над головами камере угадывалось присутствие известных личностей — людей искусства, политиков. Выловленные из толпы, они давали интервью, позволяли себя фотографировать — вечером на местном ТВ не было недостатка в подробных репортажах о том, как идет подготовка к празднеству.

Завсегдатаями фиесты и фанатами корриды (их называли los aficionados) были Эрнест Хемингуэй, Жан Кокто, Мишель Турнье и, разумеется, Пабло Пикассо, который свое восхищение корридой изливал на холсты уже в 1901 году. Арль он открыл в 1912-м, отправившись на поиски следов Ван Гога, которого считал величайшим художником эпохи. Во время одного из приездов Пикассо попал на арлезианскую фиесту и, зачарованный ее яркой стихийностью, стал приезжать каждый год, сам оставив немало следов — и не только в памяти. Рестораторы, владельцы кафе и баров с гордостью показывают рисунки на бумажных салфетках, которыми Пикассо расплачивался за пастис [32] Анисовая водка, употребляется как аперитив. , за обеды и ужины с друзьями: нарисованные одним росчерком фантастические птицы, обнаженные фигуры, цветы ну и, разумеется, сцены корриды.

Популярность корриды значительно возросла в период между двумя мировыми войнами, а кульминации достигла в 50–60-е годы. В это время на аренах Испании и Прованса появились виртуозы мулеты и шпаги, выдающиеся матадоры, окруженные почетом и восхищением: Луис Мигель Домингин (женатый на знаменитой итальянской актрисе Лючии Бозе), Антонио Ордоньес (герой сборника рассказов Эрнеста Хемингуэя «Опасное лето»), Мануэль Лауреано Родригес Санчес (Манолете), Мануэль Бенитес Перес (Эль Кордобес). <���…>

Винсента Ван Гога коррида не интересовала, однако трудно себе представить, чтобы, живя в Арле, он не участвовал — хотя бы как впечатлительный наблюдатель — в коллективном безумстве пасхальной фиесты, не видел самых неуправляемых ее спектаклей — поединков человека с грозным животным на желтом песке арены. Если же догадка верна, то демонстрация отваги, необычайное зрелище борьбы и смерти не могли пройти для него бесследно.

Предположим, что он видел такую сцену: взбудораженная публика, высоко оценив искусство матадора, вручает ему награду: ухо, два уха или, summa cum laude [33] С высочайшей похвалой (лат.). , два уха и хвост побежденного toro, — а победитель преподносит трофей даме сердца либо, если ее нет поблизости, одной из зрительниц. Трудно не помнить, что за два дня до Рождества 1888 года, после возвращения из Монпелье и ссоры с Полем Гогеном, Винсент в приступе болезни отрезал себе ухо и, завернув в газету, преподнес его красивой проститутке Рашели. Это событие описано в газете «Республиканский форум» от 30 декабря 1888 года в разделе «Местные новости»:

В прошлое воскресенье, в половине двенадцатого ночи, некий Винсент Ван Гог, художник, родом из Голландии, явился в дом терпимости № 1, спросил некую Рашель и вручил ей свое отрезанное ухо.

Психиатры по сей день, анализируя символическое значение этого жеста, пытаются установить, есть ли тут какая-либо связь с корридой.

(Любопытная деталь: corpus delicti [34] Вещественное доказательство (лат.). — завернутое в газету ухо — хозяйка заведения, maison de tolerance № 1 [35] Дом терпимости № 1 (франц.). мадам Виржини сама отнесла в полицейский участок и вручила начальнику. Тот, растерявшись, отправил сверток в больницу «Отель-Дьё» доктору Рею, который положил ухо в баночку со спиртом; спустя несколько недель дежурный санитар, наводя порядок, выбросил его в мусорный бак.

Героиня происшествия, красотка Рашель, требовавшая называть себя Габи, прекрасно запомнила, как все было, и охотно, в подробностях, пересказывала даже за несколько месяцев до смерти в 1952 году. Умерла она в Арле в возрасте восьмидесяти лет.)