Евгений Спангенберг - Заповедными тропами

Многогранность таланта Евгения Павловича особенно ярко блеснула, когда он попробовал свои силы в научно-художественной литературе. Замечательные «Записки натуралиста», не раз переиздававшиеся и переведенные на иностранные языки, — это действительно глубоко художественное произведение. Приступая к написанию этого очерка, я еще раз (в который уже?) перечитал эту удивительно милую и увлекательную книгу, еще раз подивился и феноменальной памяти Евгения Павловича, и верности его слова, и тонкости восприятия природы, и постоянной любви и сочувствия животным, и теплоте в отношениях с людьми. То, что написал Евгений Павлович, — это поэтический гимн родной природе, дальним дорогам, научному поиску, радости открытий, трудной Работе. Немало людей привела эта книга к пониманию природы, открыла им глаза, и потому пользуется необыкновенной популярностью.

Евгений Павлович был удивительным бессребреником. Получая нищенскую зарплату, он совершенно не стремился как-то улучшить свое материальное положение, хотя потенциальные возможности для этого несомненно были. Он жил аскетом, не требуя для себя лично никакого комфорта. Те, кто бывал у него дома, помнят, вероятно, полутемную лестницу в мрачном доме на улице Горького (как она тогда называлась), коммунальную квартиру, где его собственное жизненное пространство ограничивалось тесной проходной комнатой. Письменный стол, узкая постель, шкаф с книгами и коробки с коллекциями — спартанская обстановка, но никто никогда не слышал от него ни малейшей жалобы. Евгений Павлович очень любил визиты друзей, и надо было видеть, какой гордостью, какой радостью сияли его глаза, когда он открывал какую-нибудь коробку и показывал редкую кладку или тушку.

У тогдашнего поколения молодых орнитологов сложилась традиция после каждой экспедиции сразу же, еще под свежим впечатлением, заходить к Евгению Павловичу в Зоомузей. И каждый раз для него такой визит был праздником. Не было в Москве человека, кто более живо, с большим интересом и сочувствием, с такой непосредственностью откликнулся бы на рассказ об экспедиции, порадовался бы новым находкам, посетовал по поводу неудач. Евгений Павлович был замечательным слушателем, он просто загорался от услышанного, глаза становились более синими и глубокими, и даже казалось, что от возбуждения у него начинал слегка шевелиться кончик носа, как у землеройки.

Это очень приятно, когда тебя слушают, и каждый, кто приходил к Евгению Павловичу, старался принести в подарок кладку или тушку. И если кладка была редкой и хорошо препарирована, восторгу не было границ. «Золотая вещь!» — любил говорить Евгений Павлович в такие минуты.

Интересно, что из всех предметов его радовали только кладки и тушки. Вульгарный «вещизм», фетишизация чего-либо другого были ему абсолютно чужды. Будучи, например, страстным охотником, он никогда не стремился обладать дорогими ружьями, что было модным у других его коллег-охотников. У Евгения Павловича ружья были «среднего разбора», но с отличным боем. Да и библиотека у него была чисто рабочая, а не декоративная. Только то, что нужно для работы.

В коллективе Зоомузея он всегда жил несколько особняком, как чумы боялся всяческих «общественных нагрузок» и был совершенно вне мелких раздоров, которые, как и во всяком другом учреждении, немало волновали других сотрудников.

Евгений Павлович оставил глубокий след в умах и памяти целого поколения российских орнитологов, ныне, к сожалению, почти ушедшего. Когда стало очевидным, что экспедиционная работа для него закрыта навсегда, он потерял желание жить. Его трагический уход из жизни 25 июля 1968 года друзья поняли и не осудили.

При подготовке этого тома к печати редакция сократила отдельные главы, пожертвовав в первую очередь эпизодами слишком «убийственными», где утилитарный подход к природе выглядит вопиюще. Согласовав все купюры с правообладателями книги, издательство пошло на такие сокращения.

Есть люди, каждая беседа с которыми оставляет неизгладимый след. Именно таким человеком и был мой учитель, профессор Борис Михайлович Житков. Когда я поступил в Московский университет, он читал нам курс зоологии позвоночных, много писал научных и научно-популярных статей и книг и как-то совсем незаметно, но в то же время серьезно руководил работой многих студентов и даже их жизнью.

— Знаете, друзья, — однажды во время беседы обратился он к нам, — за свою жизнь я написал много полезных книг, но интересно, что только с тех пор, как мой однофамилец Борис Житков издал свои увлекательные рассказы, я стал пользоваться особенной популярностью. Года два тому назад меня остановил в нашем дворе маленький мальчуган. «Это ты написал о слонах?» — спросил он, глядя в упор. «Нет, это другой Житков», — пояснил я. Одно мгновение, казалось, мальчуган был озадачен моим ответом. «Но ты Житков?» — наконец спросил он. «Да, Житков». — «И Борис?» — «Да, и Борис», — ответил я. «Ну, если ты Житков и Борис — значит, это ты написал о слонах», — безапелляционно заявил он. После этого случая моя популярность растет с каждым днем. «Вот тот Житков, который написал о слонах в Индии», — показывают уже все дети Зубовского бульвара, когда я там появляюсь.

Этот маленький эпизод из жизни старика профессора, рассказанный нам между прочим, также не пропал бесследно. Я понял, что необходимо уметь писать не только научные, но и научно-популярные книги. Ведь их прочтет и оценит не узкий круг специалистов, а масса людей, причем людей самых разнообразных профессий и возрастов. И хотя я не писатель, а научный работник, но, любя науку и вспоминая слова своего учителя, в этой книге я решил в доступной форме изложить те наблюдения над животными, которые вошли в мои научные работы.

Мое раннее детство протекало в Ленинграде. Когда наступало лето, наша семья выезжала на дачу в Мартышкино, но жизнь за городом почти изгладилась из моей памяти. Из нее я хорошо помню только отдельные моменты. Как-то в воскресный день мы с отцом, вооружившись сачком и банками, отправились к небольшому пруду и, ловя тритонов и карасиков у провели на его берегу большую часть дня. Эта маленькая экскурсия живо сохранилась в моей памяти. В тот день я впервые услышал пение полевого жаворонка. Он взлетел недалеко от меня из травы, поднялся в голубую высь, и в течение долгого времени оттуда лилась чудная песня — ей, казалось, не будет конца.