Лариса Васильева - Альбион и тайна времени

Мистер Вильямс:

— Тайна Времени? О, да, эта страна ее разгадала. Безусловно уверен — разгадала более, чем любая другая страна. Какая это была тайна? Как из маленького островка стать Великобританией? Заметьте, эта страна брала мир без боя, и в основе ее миссионерства было заложено желание дать черты цивилизации племенам, находящимся в состоянии детства. Я не отрицаю и элементов хищничества в миссионерстве этой страны, но ведь мы сейчас говорим не о нем. Согласитесь, однако, что последние пять веков мир несет на себе в той или иной степени печать Англии, поверьте мне, хотя Англия и падает в пропасть, эта печать долго не исчезнет, если миру суждено будет оставаться в том виде, в каком он существует сейчас.

Мистер Бративати:

— Зачем вы говорите, что я своими рассуждениями повлиял на вас и вы задумались о тайне Времени? Я вообще про Время не думаю и тайн его не берусь разгадывать. А уж если хотите — самая большая тайна Времени — человек. Ведь вот я умру, а себя самого не познаю, где уж познать других. У каждого моего поступка по меньшей мере пять возможностей было. Почему я не мог продумать все пять? Почему, когда выбирал путь, выбирал не самый верный? Почему на одного слабого человека столько правил наложено? А на каждое правило множество исключений! Где уж тут о космических временах размышлять, дай бог внутри самого себя порядок навести.

И все же надо, надо думать о большом Времени. На то мы и люди — высшие существа, чтобы к высоте стремиться. А знаешь ли ты, в чем она состоит, тайна Времени? Не знаешь? И я не знаю. Подумай сама, как это знать-то можно. Я только подумаю — в голове мутится: что это, откуда галактики, по каким законам это все живет? И все же надо думать. Вспомни Икара: не взлети он — и Гагарина бы твоего не было. Надо думать — а вдруг додумаемся. Хотя, с другой стороны, — Землей человеку заниматься должно, — он и себя-то самого не постиг, и Землю свою не изведал, не изучил… Не знаю, в чем тайна нашего времени. Понимаю одно: человек всегда стремился к созданию идеального мира. Вот уж в нашем столетии есть, и довольно четкий, рисунок этого мира. А до него далеко. Весь секрет в самом человеке. Оглянись назад — можно ли увидеть совершенное человеческое общество? Нет. Любые попытки идеализации — вредная забава.

Наше сегодня — сложно, запутанно и опасно. Хотя именно сегодня, как никогда, человечество имеет более или менее четкий рисунок будущего мира. Образец для подражания. Но никогда жизнь не будет идеальна, ибо сам человек несовершенен. Он смотрит на мир с позиций собственного живота и этим животом оценивает меру справедливости мира. Он хочет обмануть других своих современников, устраивая свои дела успешно и благополучно за счет чужого живота или даров Природы. Но обманывает этим лишь себя, ибо другие, с большим или меньшим успехом, заняты тем же. А страдает от этих бесчисленных приспособленчеств то самое красивое будущее, которое неизвестно наступит ли…

Пегги Грант:

— В чем секрет времени? В борьбе. Надо бороться, надо шатать капитализм до тех пор, пока он не рухнет или сам не расползется по швам. И тогда с великой осторожностью, с максимальным соблюдением всех достижений демократии, которые выработало человечество, строить новые миры.

Леа Арнольд:

— Люди думают, что они могут что-то изменить в этой жизни. Сколько веков уже наивность не находит себе подтверждения, а они все никак, не научатся. Если бы каждый человек старался совершенствовать самого себя, быть может, и мир бы стал лучше. В прочему у меня нет определенных суждений. По характеру я ведь очень ассимилятивна и слишком поддаюсь влияниям, порой самым противоположным.

Антони Слоун:

— Я не позволяю себе задумываться над столь беспредметными вопросами. У каждого человека своя функция. Пусть философы и политики решают временные тайны. Я со своей стороны буду стараться для них в области усовершенствования автомобилей.

Гленн Браун:

— Никакой тайны Времени нет. Забивать себе голову подобными пустяками — значит намеренно отвлекаться от насущных вопросов дня. Я бы всех, кто занят подобными беспочвенными размышлениями, отправил на месячишко в шахту: двойная бы польза была: голова от глупостей очистилась и уголька прибавилось….

— Ну а сама-то, сама ты, что думаешь? — невесть откуда слышится мне гулкий голос Нострадамуса…

Хмурое лондонское утро. Брызжет дождик, и ржавчиной листвы покрыты тротуары. Хочется спать, или плакать…

Солнце сжигает траву. Асфальт плавится, под ногами Лондона задыхается от жары. Сладкие воды не утоляют жажды. Льдинка из холодильника спасительным куском тает на губах…

Прохладный вечер весны. Пьянят запахи распускающихся акаций. Раскидываю руки и медленно начинаю взлет. Сначала это прыжок с замедленным опусканием на землю, потом снова прыжок чуть выше, выше, выше, выше, выше. Лечу!

Вечерний Лондон удаляется, становясь темными пятнами на кирпичном полотне. Морской ветерок треплет мое пальто, и вот уже вижу я весь остров, похожий на присевшую на задние лапы мышь, повернувшую морду к небу. А вот уже и его не видно, и я одна между двумя великими нераскрытыми тайнами Земли и космоса, лечу малой песчинкой, готовая ежесекундно упасть, разбиться, улететь, исчезнуть в глубине одной из этих тайн: в земле по закону природы или в космосе, как исключение. Лечу домой.

На мгновение — уж не щедрый ли подарок Нострадамуса — не глазами вижу, а всем существом ощущаю раскинувшийся внизу человеческий мир — микрокосмос каждого существа, такой одинаковый и такой непохожий. Ощущаю, и только. Нет сил охватить, постичь, проникнуть.

Минует мгновение, и лечу дальше, сознавая свою малость — невозможность совершить невозможное.

— Проснись, проснись, ты уже не маленькая, чтобы летать во сне, — говорит мне мама, и я открываю глаза.

Дом. Москва. Родина. Мир привычных понятий и представлений. Жизнь, в которой я люблю и ненавижу, ищу, нахожу, не могу найти.

И радостно, и страшновато в этом родимом мире. Я вошла в него, словно и не выходила, но лишь войдя, почувствовала, как неуловимо что-то изменилось: мама, что ли, постарела или соседская девочка из ребенка в невесту превратилась?

Нет, не в этом дело. Это на мне невидимый тонкий слой чужести, словно пыль легкая, как ни смахивай ее, малая малость в порах остается.

Но свой мир, властный и сильный, он не дает времени впадать в тонкости неуловимых ощущений: отдохнула немного и подставляй плечи — жизнь твоя желает на тебя навалиться с новой, как говорят, силой.

И скоро, ох как скоро, словно и не было в моей жизни Англии, словно и люди все те приснились мне в длинном чужом сне, словно и не мучилась я над загадками времени.