Вильялмур Стефанссон - Гостеприимная Арктика

1 сентября мы направились к югу, вдоль побережья. Стуркерсон и Уле шли позади с лагерным оборудованием и запасом продовольствия на 3–4 дня; большую часть груза тащили собаки, но и люди несли громоздкие постельные принадлежности. Утром, после завтрака, пока укладывали груз для собак и готовились в путь, я уже выходил, с таким расчетом, чтобы весь день быть впереди их на 3 или 4 мили. Я шел от холма к холму, оставляя там небольшие кучки из камней и кладя в них записки для моих товарищей, если видел в бинокль что-либо, что должно было изменить наши планы. Иногда я видел залив, преграждающий нам путь, и в своей записке предупреждал об этом своих спутников и указывал им надлежащее направление. Или я видел дичь, и тогда они узнавали из моей записки, следует ли им ждать, пока выяснится результат моей охоты, или расположиться лагерем в каком-либо определенном месте, или же идти вперед, к ближайшей возвышенности, с которой они могли следить за охотой. В течение нескольких дней дичи не было видно, и мы в ней не нуждались, так как у нас был запас сушеного мяса на 5 или 6 Дней.

Я мог идти гораздо скорее других, так как тяжело нагруженные собаки проходили в час не более 1,5 миль. Когда не надо было охотиться, я занимался тем, что набрасывал кроки береговой линии. Иногда я спускался к самому берегу и шел вдоль него 1–2 мили, собирая плавник, и ставил бревна так, чтобы они торчали из снега и могли служить нам в качестве вех будущей зимой, если бы нам пришлось проделать снова этот путь.

Пройденная нами за несколько дней местность представляла собою песчаную почву, на которой росло нечто вроде вереска, мало пригодного для горения. Но Арктика как бы компенсирует это тем, что на песчаной почве, кроме того, растет особый вид ивы, засохшие и побелевшие корни которой не раз служили нам топливом. Иногда мы располагались на ночь на самом берегу, где находили плавник.

10 сентября к вечеру я взобрался на высокий холм и разглядел в нескольких милях к югу песчаную косу мыса Келлетт. За исключением мыса Барроу и северной оконечности Аляски, это самая большая песчаная коса в Арктике. В течение четверти часа я с вершины холма напряженно рассматривал в бинокль окрестности, сначала торопливо — в поисках корабля, затем внимательно — в поисках какого-либо знака, оставленного теми, кто мог интересоваться нами. Но не было видно ничего, сделанного человеческими руками.

В подавленном настроении я занялся сооружением знака, который был бы виден невооруженному глазу на расстоянии 5–6 миль и помог бы ориентироваться моим товарищам, отставшим от меня на расстояние 4–5 миль. В оставленной записке я не упоминал о постигшем нас разочаровании, так как полагал, что товарищи сами сделают соответствующие выводы. В ней было кратко сказано: «Остановитесь лагерем на берегу в полумиле к юго-западу отсюда».

Затем я прошел полмили к востоку вдоль цепи холмов, так как наш запас мяса иссякал, и надо было добыть еще одного карибу; я предполагал остаться на мысе Келлетт 3 или 4 дня. С холмов открывался вид на красивую долину, идущую к востоку, с равнинами и холмами, покрытыми травой со всех сторон. В 8 или 10 милях к северо-востоку на холме виднелись карибу; они находились слишком далеко, чтобы можно было застрелить их, но самое их присутствие внушало уверенность, что здесь, как и повсюду, мы нашли бы себе пищу, если бы вздумали остановиться.

Придя в лагерь, я нашел там, как и ожидал, полное уныние. Мы были уверены, что найдем на мысе Келлетт какой-нибудь оставленный для нас знак, так как надеялись на наши собственные суда. Кроме того, Лэйн с «Белого Медведя» обещал мне, в случае отказа моих судов идти к Земле Бэнкса (чего он опасался больше, чем я, так как имел дело с участниками нашей экспедиции в течение зимы) и оставить на мысе Келлетт кое-какие припасы для меня. Мы условились, что он оставит пару винтовок с патронами, немного керосина, две-три керосинки, палатку, немного одежды и какого-либо продовольствия, не рискующего быть съеденным медведями. Я предупреждал Лэйна, что продовольствие особого значения не имеет; действительно, сейчас нам пригодились бы главным образом патроны, керосин и т. п. Но важнее всяких припасов была бы моральная поддержка, сознание, что мы не забыты.

Здоровым людям, живущим на открытом воздухе, трудно долго предаваться унынию. После 1–2 часов пребывания в мрачном настроении я стал находить в нашем положении различные романтические возможности и прочел моим спутникам целую проповедь на ту тему, что неудача должна послужить стимулом к дальнейшей деятельности. Я подчеркнул, что, чем значительнее препятствия, тем больше достижения, и закончил другими, столь же шаблонными истинами. Хотя нам недоставало многого, у нас все же были все возможности не только для того, чтобы без особых лишений прожить зиму, но и чтобы предпринять весною научно-исследовательскую экспедицию, например, пройти к о. Виктории и закончить составление его карты между наиболее отдаленными пунктами, достигнутыми экспедициями Мак-Клюра и Амундсена. Таким образом мы выполнили бы полезную географическую работу и опровергли бы (если мы этого еще не сделали) теорию, что провести в Арктике зиму безопасно и комфортабельно можно только с помощью судов и подвоза припасов извне. Земля должна была вскоре покрыться снегом, из которого можно было строить чистые и удобные хижины, и у нас еще оставалось больше 200 патронов, что означало 8 000 кг жира для топлива и мяса для еды.

Но у Стуркерсона оставалась на материке семья, а Уле мечтал о покупке шхуны и выгодной промысловой экспедиции к берегам Сибири. Оба товарища согласились со мной, что можно было провести на Земле Бэнкса зиму и весной продолжать работу, но считали, что игра не стоит свеч, и напомнили мне о моем обещании, что в случае неприбытия корабля мы направимся на материк, как только зимние морозы затянут полыньи и дневной свет даст возможность двинуться в путь.

На следующее утро мы решили спуститься к самому мысу и пройти еще несколько миль, прежде чем окончательно отказаться от надежды найти корабль или знак, или хоть письмо. По обыкновению я шел впереди. Пройдя 1,5 мили, я заметил на мягкой почве береговой отмели почти свежие следы человеческих ног. Я тотчас понял, что это означало; не без иронии я вспомнил вчерашний вечер, когда мы чуть было не приняли «героического» решения остаться еще на год с имевшимися у нас ресурсами; если бы оно было принято, мы имели бы право гордиться, и притом без всякого риска для себя: замеченные мною следы означали, что помощь была близка.

Я находился так близко от лагеря, что мог подать туда знак, махая рукой. Сделав это, я не стал останавливаться, чтобы писать записку, а только поставил здесь камень стоймя, так как знал, что следы сами по себе скажут Стуркерсону и Уле так же много, как и мне. Следы сапог с каблуками указывали на присутствие белого человека. Для меня это было самым радостным впечатлением за всю мою жизнь. Пройдя с полмили, я наткнулся еще на один след. На этот раз на подметке заметны были насечки, — такая резиновая обувь имелась у кое-кого из научных сотрудников нашей экспедиции. Становилось еще более вероятным, что тот, кто оставил следы, прибыл на одном из наших судов (тогда как сначала я предположил, что он прибыл на «Белом Медведе», так как Лэйн обещал прийти, если наши суда не явятся).