Чарльз Майер - Как я ловил диких зверей

Когда мне нечего было делать, я забирал Тимар в тень около моего дома и дрессировал ее. Я заказал для этого очень прочный стул и стол. Я сажал слоненка на стул перед столом, а на стол ставил колокольчик с деревянной ручкой. Потом заворачивал хобот слоненка вокруг ручки и дергал хобот взад и вперед. Когда раздавался громкий звонок, я давал Тимар кусок сахару. Она визжала от удовольствия, так ей нравилась эта игра. Я повторял это подолгу, пока мне не надоедало, потом объявлял: «Довольно на сегодня!» Но куда бы я ни пошел, я видел хоботок, который махал мне и приглашал: «Давай играть!» На другой день, улучив свободную минуту, я выносил на двор стул и стол. Тимар сразу прибегала ко мне. Для нее эти предметы ясно означали куски вкусного сахара. Я держал в руке хлыстик, но никогда не наказывал Тимар. Опять ставил на место стол и колокольчик, сажал ее на стул, и начиналась настоящая игра в терпение, «пасьянс», как это называют: обвернуть хоботок кругом ручки — звонок — кусок сахару. Обвернуть хоботок — звонок — кусок сахару. Дорого бы я дал, чтобы иметь возможность просто сказать: «Тимар! Позвони — получишь сахару». В один особенно душный день я прервал игру на самом интересном месте и загляделся на крутой лобик Тимар, стараясь представить себе, что происходит в ее мозгу. Как вдруг услыхал слабый звонок. Тимар наскучило ждать меня, и она сама позвонила. С тех пор она усвоила себе, в чем суть игры.

Она была прямо влюблена в собственный голос. Стоило ее немножко подразнить, как она начинала кричать. И распевала же она!

Я очень полюбил ее и надеялся выдрессировать так, чтобы она не только умела проделывать разные штуки, но делала бы их сознательно; так выдрессировать, чтобы можно было рассчитывать на ее повиновение (это самый последний и самый трудный шаг в дрессировке животных). Я работал с ней всего недели три, а диплом получить ей нельзя было раньше месяца, как вдруг в город приехали «Летучие Джорданы». Старший из братьев Джорданов только раз увидел Тимар и сейчас же спросил, не продается ли она.

— Здесь все животные для продажи, — ответил я.

Он и торговаться не стал; немедленно вынул пятьсот мексиканских долларов, которые я спросил за нее, и отдал мне. Тимар стоила этого. Мне было очень больно расставаться с ней, а маленькая дочурка моего главного надсмотрщика доплакалась до того, что захворала.

Этим самым «Летучим Джорданам» я хотел оказать еще услугу. С ними был артист-велосипедист. Как-то я увидел, как он в бильярдной комнате гостиницы размахивает большой пачкой банкнотов. Я отвел его в сторону и сказал:

— Хотите получить добрый совет? Отдайте эти деньги на сохранение в контору гостиницы: их запрут в несгораемый шкаф. У нас в Сингапуре есть китайские воры, которые у вас сумеют собственные глаза украсть, если вы зазеваетесь.

— Слушайте, Майер, — ответил он, — я всю жизнь скитаюсь по миру, и никогда еще меня не обокрали. Не такой я человек, чтобы нравиться карманным ворам!

Несколько дней спустя у него из-под подушки ночью выкрали все деньги. Он пошел, купил револьвер и лег спать с револьвером под подушкой. Наутро исчез и револьвер.

Он рассказывал мне об этом хриплым шепотом; веки у него были совсем красные.

— Вам нечего стыдиться, — утешил я его. — В Сингапуре это вещь обычная. Тут, например, как-то судья разбирал дела при полицейском управлении. Вошел китаец и начал возиться с большими стенными часами, которые там висели, будто чинил их. Он так шумел, что судья заорал на него: «Да возьми ты эти часы и убирайся!» Китаец взял их, и с тех пор только его и видели!

Эта история очень утешила велосипедиста, и он рассказывал ее с увлечением всем и каждому.

Еще до моего отъезда в Сингапуре была реорганизована система тайной полиции, так что было совершенно невозможно узнать, кто сыщик, а кто нет. Любой туземец, прикрытый только куском ткани кругом бедер, мог оказаться «мата глап» (темным глазом), как малайцы называют сыщиков. Но предприимчивым ворам все-таки было раздолье благодаря тому, что правительству требовалось большое число рабочих, и воры могли выдавать себя за рабочих.

Инспектор Джонс рассказывал мне, например, следующий факт. Раз в центральное управление полиции явился наряд китайцев-рабочих с инструментами и лестницами. Они взобрались на металлическую крышу дома, отодрали ее, свернули, свалили и увезли на повозках с собой. Она была сделана из сплава свинца и меди и представляла большую ценность как материал для джонок (китайских лодок). Воры заменили снятую крышу каянгом, чтобы защитить дом от дождя, и прошла целая неделя, пока полиция спохватилась, что у нее украли крышу над головой.

К тому времени крышу давно переплавили и продали. Полицейское управление находилось в руках европейцев. Кто из них мог сказать, которые из кули были ворами? Все кули для них были на одно лицо. По словам инспектора Джонса, они казались одинаковыми не только европейцам, но и местным полицейским — мата-мата (глаз да глаз) закона.

— Как-то, — рассказывал мне инспектор Джонс, — туземному полицейскому поручили отвести партию арестованных китайцев из суда в тюрьму. По дороге один из них убежал. Тот, не долго думая, обернулся, схватил за шиворот первого попавшегося китайца, проходившего мимо, и таким образом привел в тюрьму необходимое количество арестованных.

Я видел, как туземный полицейский вел в Сингапуре группу арестованных китайцев — по трое или четверо в ряд, связанных за косы. Полицейский держал их за концы кос и гнал перед собой как скотину. Для вора коса представляет большое неудобство: если он бросится бежать, его легко схватить за косу и поймать. Поэтому воры часто втыкают в свою косу булавки и кривые шпильки, чтобы тот, кто схватит ее, сейчас же выпустил ее из рук; или же смазывают косу жиром, так что она становится скользкой, как угорь.

Однажды рано утром, на рассвете, я услыхал, что кто-то кричит изо всей силы: «Мата-мата!» Я высунулся из окна и увидел моего соседа Ламберта, содержателя каретного заведения, который тоже высунулся из своего окна. Но кричал и звал полицию не он. Ламберт начал звать свою собаку и тут я понял, в чем дело. Наверху находился Ламберт, внизу — пес его, огромная охотничья собака, а между ними двумя — китаец, стоявший на бамбуковых ходулях, с помощью которых он забрался в дом Ламберта. Он еще держал в руках узел с награбленными вещами. Собака поджидала вора, чтобы вцепиться в него. Он не мог двинуться ни взад, ни вперед и начал звать полицию на помощь. Меня взял такой смех, что я ничего с собой не мог поделать. Наконец появился полицейский, Ламберт отозвал своего пса, и «чинка» повели в тюрьму.

Обыкновенно считается, что Восток в смысле разных «трюков» перещеголял всех мировых мошенников. Но мои цирковые наблюдения научили меня, что содержатель доброго старого американского цирка заткнет за пояс любого китайского вора в умении приобрести денежки и не угодить в тюрьму. Самый ловкий из всех, кого я знал, был старый Поджи О'Брайан. Поджи походил на деревенского фермера и одевался под фермера, за исключением торжественных дней, когда он носил бриллиантовые пуговицы на жилетах. Когда его цирк по дороге переезжал через мост, где берут пошлину за переезд, каждый из правивших фургонами должен был указать назад большим пальцем и сказать: