Майкл Пэйлин - От полюса до полюса

Петропавловская крепость

День проходит столь же занимательным образом. Я провожу его в обществе Эдуарда Берсудского, в небольшой мастерской создающего вещи, которые он называет «кинематическими скульптурами». Эти сложные машины, созданные в стиле Хита Робинсона, поворачиваются, вертятся, крутятся и жужжат, давая часовые представления.

Одна из них называется «Великая идея»: деревянный Карл Маркс в набедренной повязке крутит старомодную рукоятку, приводящую в движение груду зубчатых колес и блоков, пружин, рычагов и маховиков. Еще одна конструкция, несколько непривлекательно именуемая «Осенняя прогулка в эпоху перестройки», заставляет раскрываться чемодан, из которого появляется костяная рука скелета, пара автоматически шагающих армейских сапог, самоиграющий аккордеон, укомплектованный сортирной цепочкой и встающей вертикально ракетой, с громким хлопком и очень неторопливо извергающей крошечный шар. Эдвард усматривает в своих машинах скорее символ порядка, чем наоборот. Он стремится доказать, что все мы находимся во власти круга жизни и смерти, рая и ада. Все движется, но остается на месте.

Индусы называют этот круг сансарой. Он зовет его «советским абсурдом».

Наконец мы пьем чай в его уютной заставленной кухоньке позади мастерской. На скатерти изображена карта мира, однако Эдуард никогда не бывал за границей. Он — еврей, один из «невыездных». Сейчас он впервые собирается за границу, демонстрировать свои произведения на фестивале в Глазго, но паспорт его, как и прежде, содержит графу, определяющую еврейскую национальность. Комнату согревают лучи солнца, и я на мгновение ощущаю себя дома воскресным днем, когда время замедляет свое течение, приходят люди и разговор журчит наподобие машин Эдуарда. Сам Эдуард и его помощники кажутся мне очень симпатичными. Родственные души, надо полагать. Он много смеется, как и все русские, по его словам.

День 30: Из Ленинграда в Новгород

В последний раз просыпаюсь на тринадцатом этаже с видом на Ленинград. Мне будет не хватать умиротворяющего присутствия широкой реки, ее мощеной набережной, по которой я бегу ранним утром, мимо ловящих рыбу мальчишек, мимо мужчин, прогуливающих собак, и спорящих о чем-то влюбленных. В один из прошедших вечеров я нашел здесь дом своей мечты — Свердловская набережная, дом 40. Наверное, построен еще в XVIII столетии — золотом веке Петербурга, — элегантный классический трехэтажный фасад, над которым простираются гнутые полумесяцы, завершающиеся элегантными павильонами. Подход к дому прегражден тяжелой цепью, пропущенной сквозь пасти пятнадцати каменных львов [10] Пэлин имеет в виду усадьбу Кушелева-Безбородко. — Примеч. ред. . Заброшенная реликвия прежних времен, аристократического прошлого города, ныне почти затерявшаяся среди фабрик, складов и пролетарских домов.

Дом Кушелева-Безбородко. Свердловская наб., 40

На автобусной станции в Ленинграде я вижу небольшую доску объявлений, предлагающих разнообразные услуги и вещи — на продажу, потерянные и найденные. Интересы ленинградцев во многом похожи на наши собственные: «массаж спины, мануальная терапия», «клуб ротвейлеров»…

В автобусе удобно. Есть даже кондиционер, но, когда я попытался отрегулировать его, вентилятор упал мне на ладонь, и мне приходится обойтись открытым окном — как, впрочем, и всем остальным, давно открывшим их. Проезжаем мимо дорожного указателя: «М20. Киев 1120 километров». Киев тоже находится на интересующем нас меридиане, однако сейчас нас ждет Новгород, расположенный в 117 милях от Ленинграда по главной дороге в Москву. Одним из вечных оснований претензий Новгорода на славу является братская связь с Уотфордом, и я должен способствовать подкреплению этой дружбы, а потому везу в Новгород подарок из Уотфорда.

На единственной полосе уходящей на юг дороги больше всего шумных и пыхтящих дымом грузовиков, вокруг простираются широкие поля, чередующиеся с березками, тополями и небольшими деревушками, в которых попадаются и ярко окрашенные домики, окруженные полями и клумбами подсолнухов. Мы уже месяц продвигаемся на юг, и я рассчитывал, что вот-вот окажемся в средиземно-морском климате, но пока пребываем на широте Шетландских островов.

Погода континентальная, жарко и влажно, безветренно и душно. Скверное дорожное полотно в сочетании с миазмами выхлопных газов грузовиков стараются загодя обеспечить неприятные впечатления от Новгорода. Я как раз начинаю писать в своем дневнике, что вокруг, насколько видит око, сплошная грязь, когда вдали появляется чудесный мираж Над черной ширмой кровель и дымовых труб встают четыре сверкающих купола, один из которых золотой, а остальные серебряные. Я впервые вижу исторический центр, сердце Новгорода, окруженное и стиснутое безудержно расползшейся промышленной застройкой, — алмаз в куче мусора.

Новобрачные возле Эрмитажа

Мы останавливаемся в гостинице городского партийного комитета, внешне напоминающей полицейский участок в жилом районе Эссекса 1970-х гг. Мне предоставлен весьма просторный номер со свежеотполированной мебелью. Он складывается из прихожей, приемной, в которой находится полный посуды буфет, небольшой гостиной с телевизором и сервантом, спальни и ванной с двумя туалетами. Однако в санблоке нет мыла и насчитывается всего дюжина листков туалетной бумаги, которая, по моему подозрению, таковой не является, но скорее представляет собой листки из блокнота. В вестибюле гостиницы лежат подшивки «Правды» и «Известий», двух партийно-советских газет. Обе они очень тощие — всего восемь покрытых мелким шрифтом страниц. Нам рассказывают, что за пять лет перестройки тираж «Правды» сократился с 10 до 3 млн экземпляров.

Местный фотограф увозит меня и Бэзила из города на широкую пойму реки Волхов. Окружающая нас равнина усыпана церквами, и вновь меня посещает удивление. Хотелось бы все-таки понять, какая именно причина заставляет атеистическое государство поддерживать их существование. Мне кажется, что причина коренится в других памятниках, рассыпанных по этим влажным полям, — военных мемориалах. Война столь жутким катком прокатилась по этому русскому краю, что восстановление церквей и памятники в виде танков и самолетов сделались делом национальной гордости и самоотречения, свидетельствуя о том, что в душе и духе Россия непобедима.