Уилфрид Тесиджер - Озерные арабы

В последующие годы я неоднократно возвращался в гостевой шатер Мазиада и посещал много других становищ его племени. Во время тяжелых летних месяцев, когда мне приходилось уезжать из озерного края, я одалживал лошадей и посещал скотоводческие племена. Я хорошо узнал большинство из них — бени лам, базунов, аль иса, аль бусалих и других. Некоторые с наступлением весны пересекали границу и поднимались в предгорья Ирана, где молодая зеленая трава пестрела анемонами. Другие на зиму спускались в Саудовскую Аравию и в окраинные районы Кувейта; мужчины и мальчики гнали стада овец и коз, а одетые в черное женщины вели ослов, нагруженных палатками и колышками, коврами, постельными принадлежностями, деревянными сундуками, котлами, блюдами и чайниками. Я часто видел, как они двигались в знойном мареве по безбрежной, словно море, равнине.

После еды Мазиад провел нас в ближайший дом, аккуратно сложенный из тростника и тростниковых циновок. Там для нас были разостланы матрасы и стеганые одеяла. Дугалд и я были благодарны Мазиаду за неожиданное предоставление нам отдельного ночлега. Всю ночь сырой, холодный ветер дул в решетчатые окна, и сквозь сон я слышал, как волны плещутся о берег.

Выйдя на рассвете из хижины, я увидел вдали за открытым водным пространством контуры далекой земли, темнеющие на фоне рассветного неба. На мгновение мне показалось, что это — волшебный остров Хуфайз; считается, что увидевшие его люди теряют рассудок. Затем я понял, что это были заросли тростника. У моих ног лежала вытащенная на берег легкая лодка черного цвета с высоко загнутым носом — боевая лодка шейха, приготовленная для моего путешествия по озерам. Еще до того, как в древнем Уре были построены первые дворцы, жившие здесь люди выходили на рассвете из такой же хижины, спускали на воду такую же лодку и отправлялись на охоту. Археолог Леонард Вулли раскопал их жилища и нашел модели их лодок, погребенные глубоко под археологическим слоем государства шумеров, еще глубже, чем археологические свидетельства великого потопа. Пять тысяч лет истории лежали здесь передо мной, а образ жизни людей остался неизменным…

Память об этом первом посещении озер никогда не умирала во мне: отсвет костра на чьем-то лице, крик гусей, утки, прилетающие на кормежку, голос мальчика, напевающего в темноте, лодки, идущие друг за другом по руслу, садящееся солнце — темно-красное сквозь дым горящего тростника, узкие вьющиеся протоки, уходящие в глубь озерного края. Обнаженный человек в лодке с острогой в руках, тростниковые дома над водой, черные мокрые буйволы, которые словно появились на свет из этой топи вместе с первым островком сухой земли. Звезды, отражающиеся в темной воде, кваканье лягушек, лодки, возвращающиеся вечером домой, покой и неразрывная связь тысячелетий, тишина мира, никогда не знавшего шума мотора. И снова я испытывал непреодолимое желание разделить с жителями озер их жизнь — и совсем не как сторонний наблюдатель.

Спустя шесть месяцев я с двумя гребцами-арабами шел в дырявой лодке вниз по рукаву Тигра к озерам. Один из гребцов, иссохший старик, был одет в залатанную рубаху неопределенного цвета, доходившую до середины икр. Другой, коренастый косоглазый парень лет пятнадцати, был облачен в остатки европейской куртки, надетой поверх новой белой рубахи, которую он подобрал поясом, чтобы подол не волочился по земле. На них были куфии — головные платки, которые обычно носят арабы-шииты в Южном Ираке: квадратные куски некогда белой ткани в черную клетку размером три на три фута. Так как у них не было игалей , [3] Игаль — кольцевой шнур, обычно черного цвета, надеваемый поверх куфии, чтобы она держалась на голове. они, сложив платки углом, обернули их вокруг головы. Старик сидел на высокой корме. Я со своим багажом примостился, скрестив ноги, на куске циновки, постеленном на дне лодки у его ног. Багаж состоял из двух черных оцинкованных ящиков; в одном хранились лекарства, а в другом были книги, фотопленка, патроны и прочее. На ящиках лежал пестротканый курдский седельный вьюк, набитый одеялами и одеждой. Охотничье ружье и винтовку фирмы Ригби в брезентовом чехле я поставил на дно лодки, прислонив их к ящикам.

Быстрый поток шириной около тридцати ярдов явно был глубок. Я сидел, ухватившись обеими руками за борта лодки, и кончики моих пальцев все время были в воде. Свежий ветер дул против течения, поднимая небольшие волны, которые время от времени обрызгивали меня и мой багаж. Я боялся пошевелиться, убежденный, что при малейшем моем движении лодка перевернется. Оба араба, однако, совершенно спокойно ходили взад и вперед, не нарушая равновесия лодки.

Мальчик перестал грести, повернулся и присел, чтобы, укрывшись от ветра, зажечь сигарету. Старик поднялся, высматривая какого-то приятеля, работающего в поле. Сидя на дне лодки, я не видел ничего, кроме крутых берегов высотой в три-четыре фута. Время от времени их прорезали ирригационные каналы различной ширины, отводившие воду на поля. Берега увенчивал покрытый пылью блекло-зеленый колючий кустарник высотой в два-три фута. Водяные черепахи, примостившиеся на береговых уступах, соскальзывали с них и шлепались в мутную, темную воду. Пестрые мухоловки проносились мимо или повисали в воздухе, быстро работая крыльями перед тем, как «пикировать». Высоко над ними парили коршуны, Время от времени с прибрежных полей с шумом срывалась стая грачей. Дымка смягчала краски неба, и все вокруг казалось тускло-землистым.

Мы миновали небольшое селение с тростниковыми домами, серыми, как старые стога. Одетые в черное женщины мыли посуду у берега среди целой флотилии черных лодок, вытащенных на илистый берег. Из хижины вышел мужчина. Старший из моих гребцов приветствовал его:

— Салям алейкум! (Мир вам!)

— Алейкум ас-салям (И вам мир), — ответил мужчина, потом добавил: — Фильху (Остановитесь и поешьте).

Мы ответили:

— Кафу, Аллах яхфазак (Мы сыты; храни вас Аллах).

Полдюжины собак бежали за нами вдоль берега с бешеным лаем и рычанием, пока их не остановила широкая канава, через которую они не могли перепрыгнуть.

Этим утром, в первую неделю февраля 1951 года, я вышел из Амары, наняв в Маджар-эль-Кабире лодку, которая должна была доставить меня за пять миль вниз по течению к дому Фалиха бин Маджида на пороге озерного края. Его отец, Мадрид аль-Халифа, был одним из двух верховных шейхов большого племени аль бу-мухаммад, насчитывавшего 25000 воинов. Я надеялся провести несколько месяцев на озерах; Дугалд Стюарт сказал, что Фалих — как раз тот человек, который может помочь мне в этом.