Уилфрид Тесиджер - Озерные арабы

С раннего утра в мадьяфе начались хлопоты. Один за другим люди поднимались и, умывшись и сотворив молитву, рассаживались вдоль стен. Слуги скатали и унесли постельные принадлежности. Сварили и подали кофе. Мальчик принес блюдо, на котором горкой возвышались лепешки, выпеченные из муки; он разложил лепешки — по одной на циновку, лежащую перед каждым. К ним подавали по два-три стаканчика горячего молока. Все встали, когда в мадьяф вошел Маджид вместе со своим младшим сыном, Халафом, Абд аль-Вахидом и другими членами семьи. Он поздоровался с нами и сел на свое вчерашнее место. Мы тоже сели. Вскоре прибыли первые посетители, мадьяф постепенно заполнился народом. Маджид, седой, небритый, с солидным брюшком, выглядел очень усталым. То был старый, раздавленный горем человек. Он был не в силах примириться со случившимся.

— Почему это должно было случиться именно с Фалихом? Почему с Фалихом? — вдруг взорвался он. — О Аллах, теперь у меня не осталось никого!

Тут я вспомнил, что его старший сын, Харайбид, был убит три года назад. Сидевшие рядом с ним попытались утешить его:

— У тебя ведь есть Халаф и Абд аль-Вахид.

— Нет, нет, теперь у меня нет никого! Нет у меня сына! А моя земля, что будет с моей землей, когда я умру? Что будет с моей землей теперь, когда умер Фалих?

Прибыли другие посетители. Он ответил на их приветствия и погрузился в горькое молчание.

За стеной мадьяфа на берегу реки началась какая-то суматоха, раздавались голоса и стук наталкивающихся одна на другую лодок. Большая группа людей, вооруженных винтовками, вошла в мадьяф вслед за высоким грузным человеком в плаще из тончайшей верблюжьей шерсти, расшитом золотом.

— Кто это? — шепотом спросил какой-то горожанин из Басры.

— Сулейман бин Мотлог, — ответил его сосед.

Я слышал о Сулеймане, верховном шейхе племени азайриджей, рисовые поля которого граничат с землями Маджида, но никогда не видел его, хотя и ездил по землям его племени. Мясистое лицо Сулеймана казалось очень бледным. Долгие годы жизни в довольстве изнежили его. Как и большинство богатых шейхов, он много времени проводил в Багдаде. Сулейман сел рядом с Маджидом, его спутники расположились в ряд строго по рангу. У каждого под плащом были кинжал и нагрудные патронташи, набитые патронами. Подали кофе и чай. В помещении вновь воцарилась тишина. Затем Сулейман произнес: «Фатиха», после чего он и его соплеменники стали нараспев читать первые строки Корана:

Я надеялся, что вскоре подадут завтрак и я смогу размять ноги, но тут беспорядочная пальба и судорожные причитания возвестили о прибытии очередной группы. Через дверной проем я мельком увидел знамя племени и толпу людей, покрывших илом головы и одежды.

— Из Эль-Кубаба, — сказал кто-то Маджиду.

Люди из Бу Мугайфата и Эль-Кубаба — человек сорок-пятьдесят — по очереди подходили к Маджиду, целовали ему руку и отходили в сторону. Я узнал многих из них. Чуть позже опять раздались выстрелы и рыдания: прибыла большая группа из Эль-Аггара. Они тоже намазались илом. К этому времени было уже далеко за полдень. Прибыли еще три группы представителей племен, оплакивающих Фалиха. Наконец слуга сообщил Маджиду, что завтрак готов. Нас приглашали, по сорок-пятьдесят человек, под тростниковый навес, где я сидел накануне вечером, и подавали баранину с рисом на огромных блюдах. Как только одна группа заканчивала трапезу, блюда снова наполнялись, и под навес приглашали следующую группу. Накормили всех — и тех, кто сидел в мадьяфе, и тех, кто находился снаружи.

После этого началась хауса — боевой танец племен. Представители каждой деревни по очереди нараспев произносили импровизированную речь в память Фалиха, а соплеменники подхватывали слова, держа над головами винтовки и притоптывая ногами, сомкнувшись плотным кольцом вокруг алых знамен. Мужчины, державшие знамена, были главами тех семей, которые по традиции обладали правом быть знаменосцами на поле боя; сейчас, во время пляски, они потрясали древками так, что серебряные украшения сталкивались и звенели. Продолжая пританцовывать в такт пению, они начали стрелять из винтовок, сначала беспорядочно, а потом залпами. Такие залпы мне приходилось слышать только на войне. Острый запах пороха распалял их еще больше.

— Хватит! — произнес наконец Маджид. Его слуги бросились в бурлящую толпу, крича:

— Хватит! Шейх сказал — хватит!

Мы вернулись в мадьяф.

Через несколько часов, на закате, вскоре после того, как удалился Маджид, я стоял на берегу реки и беседовал с группой людей. Мимо пробежал мальчик, выкрикивая что-то, и я почувствовал, что все пришли в сильное возбуждение. Несколько человек бросились к своим домам.

— Что случилось? — спросил я.

— Маджид послал отряд убить Мухаммеда!

— Но ведь Мухаммед под защитой властей в Калъат-Салихе, — возразил я.

— Нет, говорят, что он вернулся домой, в Маджар.

В меркнущем свете дня я увидел, что две лодки устремились вверх по течению, унося мстителей. На противоположном берегу реки опять завыли шакалы. Но Мухаммед все еще находился в безопасности, в Калъат-Салихе.

Следуя совету Дайра, я остался еще на один день. Затем, как полагается, попросил у Маджида разрешения уехать и направился в Эль-Кубаб с Амарой и Сабайти, которые приехали накануне вечером и ночевали в мадьяфе. Они тоже были потрясены смертью Фалиха. Когда наша таррада повернула к озерам, Амара сказал:

— Фалих был нам как отец. Друзья моего друга — так он звал нас. Он посылал за нами каждый раз, когда приезжал в нашу деревню, чтобы узнать, все ли у нас в порядке.

Слезы текли по лицу Амары. Весь этот год люди, жившие в отдаленных друг от друга местах, с глубоким сожалением говорили о смерти Фалиха.

— Ведь ты был другом Фалиха? — порой спрашивал меня незнакомый человек и принимал меня еще более радушно. Я и не подозревал, какой доброй славой пользовался Фалих, как глубоко его уважали.

Мы собрались провести следующие шесть недель на восточных озерах. Один раз мы заночевали в мадьяфе Саддама. В отсутствие отца роль хозяина выполнял его младший сын. В Эль-Кубабе тоже оплакивали Фалиха. Несколько человек, зашедших в мадьяф, были немногословны и вскоре ушли. На следующее утро к нам присоединились Ясин и Хасан, и мы направились к племени аль бубахит. Целых два дня я без устали оказывал медицинскую помощь в маленьких деревнях. Пройдя под мостом, по которому пролегало шоссе Басра — Амара — Багдад, мы достигли Тигра ниже Эль-Азайра и пошли вверх по течению мимо гробницы Эзры. [20] Эзра — один из предводителей религиозной общины древних иудеев. Купол гробницы выложен зелеными и голубыми изразцами, она окружена пальмами. К ней примыкал ветхий дом для паломников. Сам Эль-Азайр — неказистый поселок, в котором останавливались грузовики и автобусы. На протяжении нескольких миль за поселком пустынные берега усеивали массивные печи для обжига кирпича, похожие на жертвенные алтари. Быть может, в подобных печах обжигали кирпичи, из которых возводился Вавилон… Кирпич шел на постройку домов в окрестностях Басры.