Люциан Воляновский - Почта в Никогда-Никогда

Когда я сдал экзамен по теории, наступила очередь практических занятий — на австралийской китобойной флотилии.

В Олбани проживают двести пятьдесят польских семой. В это воскресенье, во второй половине дня, я выступал в роли болельщика на футбольном матче, в котором принимал участие местный клуб «Полония». Однако меня не очень увлек кожаный мяч, который футболисты безжалостно гоняли по зеленой травке: сегодня вечером я должен явиться на борт китобойного судна «Чейнз III», чтобы выйти на промысел.

Мистер Вацлав Козинец, родом из Люблина, сейчас исполняет роль дьявола, помешивающего в котле «китового ада». Прямо на берегу лежат вздутые туши кашалотов; их блестящая кожа разодрана в нескольких местах, и оттуда выглядывает обнажившийся белый жир. На убитое животное обычно набрасываются акулы, они всплывают из глубин, чтобы вцепиться своими страшными зубами в тело гиганта, который уже не может защищаться.

Мистер Козинец — современный Иона. Когда очередную жертву втягивают по слипу прямо в котел, механической пилой вспарывают брюхо кита, и мистер Козинец входит в его чрево. Он выбрасывает оттуда крупных осьминогов, на которых кит охотится на большой глубине в стране вечного мрака; на бетонную плиту шлепаются еще не переваренные могучие пупырчатые щупальца головоногих. Их попугаичьи клювы печально опущены, как бы свидетельствуя о вечном фатализме природы. Охотник сам стал добычей. Пожирающий сам сожран. Еще не найден способ использовать запах кита — кроме него, используется все. И белый жир, и темное мясо, напоминающее по вкусу говядину, — все идет в котел. Из костей получают костную муку, из толстой кожи — искусственные удобрения, различные отходы идут на корм для скота, жир уже не освещает жилища, но из него изготовляют маргарин.

Похоже, что в этой ситуации — «съедай или будешь съеден сам» — победителем всегда будет человек. Именно он швыряет огромные куски, на которые расчленен кашалот, в разверзшиеся прямо под ногами люки огромного котла, где в «китовом аду» вечный огонь пожирает «тела грешников».

Но бывают исключения. Однажды Вацлав Козпнец споткнулся и соскользнул прямо в большой котел. Каким-то чудом он удержался на огромном куске еще не растопившегося жира. Прошло около минуты, пока товарищи вытянули его теми же крюками, которыми он сам до этого цеплял туши тысяч кашалотов. Санитарный самолет немедленно вылетел в столицу штата — Перт, где современному Ионе целыми кусками пересаживали кожу вместо его собственной, спаленной «адским огнем». Долго лежал он без сознания, прежде чем смерть отступила от китобоя. Он сам вернулся в свои домик на Грей-стрит в Олбани, но теперь уже не ходит на промысел, работает на базе, бродит в чреве китов и снова балансирует на стенке котла. Козинец является на работу рано утром, его механическая пила стучит до тех пор, пока не скатится в «ад» последний кит, подтянутый к берегу кораблями флотилии. Обычно это бывает уже в конце дня, а то и поздно вечером, но мистер Козинец, как правило, не возвращается домой, а идет «подхалтурить»: он ловит молодых акул и потом поставляет их в магазины но три шиллинга за фунт. «Это хорошее мясо», — говорит он. Итак, человек ест акул, пожирающих китов, а иногда даже человека. Я ем, ты ешь, он ест — мы все едим… Трудно установить, кто кого ест и в какой последовательности.

Мистер Козинец вытащил из шкафа свою старую одежду китобоя, и я получил три толстых свитера, которые надеваются один на другой, как луковая шелуха, две пары шерстяных носков, толстые штаны, две пары шерстяного нижнего белья, высокие резиновые сапоги и теплую шапку. Нет, жарко на будет: рейс-то предстоит в направлении Южного полярного круга!

Перед тем как я поднялся на борт корабля, меня критически осмотрел Росс Фримен, капитан всей флотилии. Я узнал от него, что теперь промышляют только кашалотов, последний горбач отправился в котел 17 июля 1963 года. Мистер Козинец проводил меня на «Чейнз III», нашел удобное местечко, вверил меня заботам кока (очень важно!) и близких друзей из экипажа, с которым ходил на китов несколько лет.

— Когда старик кончит работу, надо будет ему представиться… — сказал он.

Затем участливый земляк оставил меня на борту китобойца. Он помчался назад, даже не сказав, куда спешит: прямо к своим акулам или к жене, симпатичной немке, в ожидании мужа коротающей время за чтением.

«Старик» — это капитан Стаббс. Я видел, как он договаривался с кем-то о поставке топлива. После полуночи заработали машины, послышались радиосигналы на всех трех кораблях флотилии. Они четко проделали необходимые маневры и наконец оказались в открытом море. Я стоял на корме, глядя, как на далеком горизонте исчезают мерцающие огни Олбани.

Час спустя я отправился поговорить с капитаном. Его положение, рассуждал я, довольно трудное. Даже если я придусь ему не по вкусу, он ничего не сможет сделать. Материк мы уже оставили далеко позади, впереди на нашем пути только ледяные пустыни южного Заполярья, а под нами… Ну, до такой степени скверно, пожалуй, не будет, чтобы пришлось высаживать меня прямо в открытом море!

Холодный ветер глушил звуки радио, доносящиеся из рубки, проливной дождь превратился в ливень, закрывший водяной стеной судовые огни. Но там, где царил капитан Стаббс, был оазис тепла и света. Каждый, кто хочет писать и печататься, должен хотя бы один раз поклониться секретарю редакции, чтобы начать жизнь репортера. Каждый, кто хочет плавать, должен когда-то поклониться капитану, чтобы войти в сообщество моряков.

Капитан ел — принимая во внимание время суток, мне просто трудно определить, что это было — поздний ужин или ранний завтрак. Когда я вошел, он жевал как раз мощный кусок баранины и, несмотря на то что рот его был набит мясом, гаркнул, чтобы принесли еще одни прибор. На стол въехала порция дымящегося деликатеса; кусок был такой огромный, что я невольно оглянулся, нет ли где соломенной подстилки, чтобы на ней спокойно съесть это блюдо… Не тут-то было! Приходилось воевать с отдавшим богу душу бараном при помощи ножа и вилки, а защищался он отчаянно, почти что бодался! Капитан первый справился с едой, запил ее большими глотками горячего чая, отодвинул от себя пустую тарелку, старательно обтер жир, стекающий по его пышной бороде… Потянулся за кексом, обернутым в герметическую упаковку, отрезал себе мощный ломоть, а другой ножом подвинул в мою сторону. II тут же задал мне вопрос:

— Первый раз в море?

— Не совсем. Я уже плавал, немного.

— С китобоями?

— Никогда. С исландским рыбачьим флотом.

— Сельдь?

— Нет, треска. Северная Атлантика.

— Валяло?

— Страшно. Мы становились то на корму, то на нос, волна перехлестывала через трубу.