Георгий Ушаков - По нехоженной земле

За день осилили только 16 километров. Дошли до крайней точки прошлогоднего осеннего маршрута — мыса Октябрьского.

Далее лежала неизвестность. Берега здесь еще не видели человека, и куда они должны были привести нас — оставалось тайной.

Ширина пролива или залива здесь, от мыса Октябрьского до неизвестного острова, покрытого ледниковым щитом, не более 7 километров. Посредине (условно скажем) пролива лежат несколько мелких островков с высокими обрывистыми берегами. Один из них мне удалось осмотреть. Сложен он известняками с очень богатой ископаемой фауной.

Вернувшись в палатку, я доотказа накачал примус и начал кропотливую работу — сушить рукавицы и капюшон кухлянки.

Это сложное занятие. Но чему не научит нужда. Нас она научила извлекать максимум полезного из примуса. Мы пользовались обыкновенным примусом с двухлитровым резервуаром. При полном и беспрерывном горении двух литров керосина нам хватало на 6 часов. Когда особенно донимал мороз и не было необходимости экономить керосин, мы накачивали примус доотказа, ставили его посредине палатки, садились как можно ближе и наслаждались теплом. В такие минуты примус создавал в палатке все известные человечеству климатические зоны. Тропики располагались вокруг шипящей, раскаленной горелки и заканчивались около наших лиц. Дальше узенькой полоской шел умеренный климат. И, наконец, всеобъемлющей полосой нас окружали полярные страны.

Чтобы просушить отсыревшие меховые рукавицы или чулки, надо вывернуть их мездрой наружу, держать над горелкой, беспрерывно мять руками и зорко следить, чтобы они не попали «в тропики». Здесь кожа моментально свернется, сделается ломкой и негодной для носки. Чтобы высушить одни рукавицы, надо потратить час-полтора времени, примерно пол-литра керосина и очень много терпения.

При умеренном морозе (20–25°) и безветрии примус дает ощутимое тепло в палатке. Тогда можно сидеть в ней без рукавиц и капюшона и даже без верхней одежды, которую можно для просушки развесить над примусом под матицей палатки.

Когда надо было экономить керосин и не представлялось возможности просушить одежду, примус особенно благодетельную роль играл по утрам. Отсыревшие рукавицы и капюшон за ночь смерзались в комок. Надеть их в таком виде было невозможно. Во время приготовления завтрака они оттаивали и надевались, впрочем сейчас же снова замерзали, но уже приняв нужную форму. Требовать большего было нельзя.

Журавлев делал все, что нужно. Держался следа моей упряжки, подгонял своих собак, подхватывал сани, когда они готовы были перевернуться, вытаскивал их из убродного снега. Но все это он делал автоматически. Не было видно энергии, живости и задора, обычных для него в другое время. К концу дневного перехода он выглядел совсем разбитым, молча валился на постель и тут же засыпал. Я кормил собак, готовил пищу и будил его самого, чтобы накормить.

Мне было понятно состояние товарища, хотелось вдохнуть в него жизнь, вернуть прежние упорство и энергию. В палатке, когда он не спал, я всячески пытался отвлечь его от дум и заставить чем-нибудь заняться. В этот день, просушивая свою одежду, я подвинул Журавлеву его малицу. Он понял и молча занялся своей одеждой.

На следующий день, 11 марта, с утра и до вечера держался сильный мороз с туманом. В середине перехода мы вынуждены были раскинуть палатку, чтобы вскипятить чай и хоть немного обогреться кипятком.

Берег почти все время шел на северо-восток, несмотря на мое сильное желание, чтобы он повернул на северо-запад или хотя бы на север. Туман временами редел. К западу от своего пути мы видели три куполообразные пологие вершины, кажется, покрытые льдом. Определить, соединены ли они в один большой остров, или это отдельные острова, вытянутые вдоль нашего берега, из-за плохой видимости было невозможно. Можно было только предполагать, что наш путь ведет в глубь узкого, длинного залива.

Уже перед концом 24-километрового перехода из тумана, километрах в пяти-шести, вновь показался купол. Все пространство между нами и этим куполом, насколько представлялась возможность рассмотреть, было забито многочисленными айсбергами.

Среди айсбергов преобладали льдины высотою до 20 метров над уровнем моря.

Эти грандиозные ледяные кристаллы все больше и больше стали досаждать нам. Последние 6 километров мы шли то по узенькой полоске, отделявшей обрывистый известняковый берег от выстроившихся вдоль него айсбергов, то коридорами между айсбергами, то, наконец, взбираясь на некоторые из них. Встречались айсберги с совершенно ровной, плоской поверхностью, поднимавшейся над морскими льдами всего лишь на 3–4 метра. На них можно было без особого труда подняться по снежным забоям. По одному такому айсбергу мы прошли 1 200 метров и благополучно спустились на морской лед. Однако это было редкостью. Преобладали ледяные махины, хотя и с плоской вершиной, но с прямыми, отвесными стенками, высотой в 12, 16 и даже 20 метров. На такие не заберешься. Здесь наш путь извивался по узким коридорам, точно по уличкам беспорядочного средневекового городка. Сани чаще и чаще погружались в сугробы рыхлого снега. Вытаскивать их оттуда становилось все труднее. Не чувствуя мороза, мы обливались потом и готовы были сбросить верхнюю одежду. Но надобность в этом неожиданно отпала. Обстоятельства настолько резко изменились, что поставили нас втупик.

Мыс, к которому мы пробрались между айсбергами, в действительности оказался небольшим островком, отделенным от берега языком ледника, лежащего на суше. Выйдя сюда, мы невольно остановились. Берег неожиданно повернул на юго-юго-восток. Туман сильно сгустился. Рассмотреть что-либо к северу было невозможно. Оставив товарища с собаками, я полез на возвышенность. Но и отсюда увидел не больше. Ясно было одно, что здесь берег минимально на полтора-два километра уходил в указанном направлении. Далее все скрывала стена тумана. Что это — залив, бухта или оконечность острова, вдоль которого мы шли?

Наступили сумерки.

Чтобы ориентироваться, я решил остановится и ждать улучшения видимости. Не хотелось гнать собак с тяжелым грузом почти в обратном направлении или, в лучшем случае, выписывать все извилины берега.

Спустились на лед и оказались под отвесной стеной высокого айсберга. Под ногами лежал крепкий снежный забой. Выбрали место для палатки. С противоположной стороны стена айсберга была наклонной, а неровности ее позволяли забраться наверх. Я попросил Журавлева веревкой измерить высоту. Оказалось, что вершина айсберга поднимается на 21 метр. Это — высота семиэтажного дома. Такова была наша новая «гостиница».