Михаил Озеров - От Гринвича до экватора

Но вот после концерта англичанин приходит в гости к знакомому. Тщательно вытирает ноги о половик у двери. Вешает пальто в прихожей. Во время обеда у него и мысли не появляется швырять на пол использованную салфетку или стряхивать пепел на ковер.

Собственность, причем и свою и чужую, в Англии уважают. «Мое», — заявляет трехлетний малыш, и дети не трогают его игрушку. А мальчик повторяет эту фразу всю жизнь. И обносит свою собственность заборами, обтягивает проволокой, развешивает таблички с грозным словом «прайвит» — «частный».

«Многие народы могут жить без заборов, но не британцы. Символ Британии — не роза или породистая лошадь, как иногда принято считать, а скорее забор, — пишет лондонский публицист Энтони Глин. — Если самолет снижается, прорываясь сквозь облака, и пассажиры вдруг видят ландшафт, разрезанный на квадраты толстой зеленой изгородью, то стюардессе нет надобности объявлять, что через несколько минут самолет приземлится в Лондоне или Манчестере, и так ясно, что это не Франция, или Бельгия, или Голландия».

Читал я эти строки, а в голове вертелась веселая песенка, которую слышал когда-то на Клязьме, под Москвой:

Позже я неоднократно переводил этот куплет англичанам. А они неизменно удивлялись:

— Неужели заборы мешают?!

Да, на Британских островах заборы и в прямом, и в переносном смысле повсюду. Англичанин не протестует, если его сосед, любитель поп-музыки, по вечерам на полную мощность включает магнитофон: тот волен слушать у себя дома что хочет и когда хочет.

Как-то я совершил кощунственный, с точки зрения англичанина, поступок.

Я шел по улице и вдруг почувствовал сильный удар по плечу. Оглянулся — передо мной загорелый юноша.

— Простите. Я ошибся, думал, это мой приятель… — Юноша был явно смущен.

— У вас, видно, крепкие приятели, раз они выдерживают такие удары, — сказал я, потирая плечо.

От смущения юноши не осталось и следа. Своей репликой я вторгся в его «прайвит лайф» — личные дела, что считается недопустимым, особенно среди малознакомых людей.

— Это уж мое дело, как обращаться с моими друзьями, — бросил он.

У нас в стране в праздник люди высыпают на улицы. Веселый шум, песни, гитары и аккордеоны. Тысячи москвичей приходят на Красную площадь, во власти пешеходов улица Горького, не протолкнешься к сверкающему огнями иллюминаций Центральному телеграфу.

В Англии в праздник на улицах ни души, его отмечают дома, каждый за своим забором.

Любовь к дому, к семье, конечно, не может не вызвать уважения. Как и нежелание влезать в чужие дела. Но продолжение этих достоинств: душевная замкнутость, равнодушие друг к другу. Не потому ли англичане так привязаны к собакам и кошкам, что им не хватает человеческой близости?

Лондонские газеты пестрят сообщениями о трагической судьбе одиноких людей. Шестидесятилетнего Ричарда Виллера нашли мертвым в его квартире. Врач установил, что смерть наступила восемь месяцев назад. Тело вдовы Рэчил Пейдж было обнаружено спустя семь месяцев после ее смерти.

В почтовых ящиках Виллера и Пейдж скопились счета, которые электрические и газовые компании им аккуратно посылали. И ни одного письма, ни одной открытки. Никто не заходил к ним за эти месяцы.

Тут мне хочется сделать небольшое отступление.

В Риге неподалеку от вокзала начинается улица Кришьяна Барона. Улица обыкновенная, по ней еще грохочет трамвай. Дом номер 31-а тоже обыкновенный — кирпичный, семиэтажный, внизу фотомастерская.

Кто в нем жил? Рабочий, медсестра, домохозяйка, журналист… Были и знаменитости: народный артист СССР Карл Зариньш, герой гражданской и Отечественной войн генерал Игнатьев, революционерка, подпольщица Амалия Деглав. Но меня интересовала квартира на втором этаже, где у дверного звонка висела табличка: «Софья Суна».

Статная, с гордо посаженной головой, прямой спиной. Лицо интеллигентное, строгое и немного печальное. Говорила неторопливо, внешне спокойно.

Можно ли ее назвать Джульеттой? Пожалуй, да. Джульеттой двадцатого века — века бурного, стремительного, полного катаклизмов…

Они все еще носили общую фамилию, но жизнь прибила их к разным берегам. Однажды открыв им глаза в мир, судьба потом не испрашивала их желаний. Попробуй пронести любовь через фашистскую неволю, лагерь перемещенных лиц, тридцатипятилетнюю разлуку, сомнения, непонимание!

Десятого мая сорок первого они сыграли свадьбу. А через шесть недель грянула война. Гестаповцы, захватив Ригу, арестовали мужа. Софья ждала месяц, год, второй… Растила сына, рассказывая ему об отце, повторяя про себя: он должен, обязательно должен быть жив!

Он остался в живых. Годы фашистского плена. Его, простого латышского парня, удалось обмануть, запугать, и он не вернулся в Латвию. Поселился в Лидсе, в Англии, обзавелся новой семьей.

Тридцать пять лет он молчал. А потом прислал письмо: «Я боялся писать тебе, Софья, но теперь решился. Умерла жена, она была англичанка, мне очень трудно на чужбине. Приезжай, Софья, я по-прежнему люблю тебя».

Она бросила все: дом, работу, семью и помчалась в Лидс. Полгода прожила с ним и… уехала. На прощание сказала: «Я тоже по-прежнему люблю тебя, но все равно прощай».

Почему Софья так поступила? Почему уехала? Ради ответа на эти вопросы я и оказался в Риге, в доме 31-а по улице Кришьяна Барона.

«Муж встретил меня на вокзале Лидса, — рассказала Суна — Стол в его доме был празднично украшен, в ведерке стояло французское шампанское «Отметим твой приезд», — сказал он. «Тут две тарелки, разве твои дочь и сын не сядут с нами?» — удивилась я «Они пообедают позже, — ответил муж — Они уже взрослые, сами зарабатывают, поэтому питаются отдельно»

Я была поражена, но вскоре убедилась: так принято в Англии во многих семьях, а от порядка там никогда не отступают.

На следующее утро я предложила пойти на кладбище, где похоронена его жена Муж согласился Сын же пробурчал: «Не могу — по телевизору футбол» А дочь хмыкнула «Большая радость смотреть на могилы. Если бы на Фрэнка Синатру или Тома Джонса!» Я хотела сказать им, что три-четыре раза в год бываю на могиле родителей, но промолчала. Зачем лезть со своим уставом в чужой монастырь?

Из дома я часто получала письма. А муж и его дети все удивлялись: надо же, сколько бумаги и чернил тратят попусту!

Когда ехала в Лидс, думала: я привыкну, даже попробую на старости лет выучить незнакомый язык. Но скоро поняла, что я совершенно чужая и что все вокруг мне чуждо.

Как-то я встретила женщину, тоже латышку, которая заявила: «Тут хорошо: Англия — полный стол!» Я пожала плечами. Нет, полный стол — это еще не родина! У меня руки стали трястись, я словно заболела.